Темный ангел
Шрифт:
– Я знаю, что ты думаешь! – говорила Роза или, точнее, кричала. – Ты думаешь, что у меня нет вкуса. Нет, еще хуже! Ты считаешь, что у меня есть вкус, но он ужасен! Так вот что я тебе скажу: никому не хочется жить в музее. Ты понимаешь, что в тебе неправильно, в чем ты ошибаешься? У тебя слишком много вкуса. Lieber Gott – да, у тебя отличный глаз – я готова это признать, но нет сердца. А я должна жить в этих комнатах. Мои дети, Макс – они тоже, как ты знаешь, живут здесь. И тут не витрина и не фотография. Это мой дом!
На самой высокой и возмущенной ноте Роза остановилась. И затем совершенно
– Только посмотрите на нас! Восемь месяцев – и все ругаются. Слушай, я все объясню. Когда ты кончила эту комнату, я заглянула в нее – она была такая милая, такая простая, и я подумала: Роза, ты должна измениться. Учись у Виктории. Попробуй. Но, понимаешь, вот я сижу в ней, и она мне кажется такой пустой! Мне не хватает моих безделушек. Мне нравится мой пеликан, которого ты так ненавидишь. Мне его подарил Макс! Мне нравится смотреть на книги Френка, на трубки Макса, на фотографии детей. Вот все эти толстые диванные подушки – их вышивала моя мать. Когда я смотрю на них, то возвращаюсь в прошлое. Поэтому… – она пересекла комнату и взяла мои руки в свои, – мы никогда не найдем общий язык, понимаешь? Мы по-разному смотрим на мир. И если так будет продолжаться, наговорим друг другу слова, о которых потом обе будем сожалеть, и я потеряю добрую подругу. Я не хочу этого. Так что теперь послушай меня, да? У меня есть предложение…
Это предложение – отделить профессиональные отношения от личных, дабы поберечь их, – оказалось отличным, и мы стали вести себя в соответствии с ним. Я больше не стала приводить в порядок комнаты для Розы: мы стали близкими подругами. В тот день Роза кое-чему научила меня. И если в роли декоратора я не проявляю больше диктата, а я надеюсь, что так и есть, то лишь благодаря Розе. Именно она показала мне нечто очень простое и совершенно очевидное, то, чего не хватало в уроках Констанцы: дом – это жилище.
Вскоре после этого я начала осознавать: великолепные комнаты в изысканных квартирах на Пятой авеню еще не дом. Как бы я ни любила Констанцу, подлинного дома, кроме как в Винтеркомбе, у меня не было, а я хотела обладать таковым. Констанца чувствовала, в чем дело, и раздражалась.
– Значит, опять? – могла сказать она, когда я в очередной раз оставляла ее ради Розы. – Что тебя так привлекает в Вестчестер, чего я не знаю? Ты отправляешься туда уже второй раз на неделе. Можно подумать, что Роза удочерила тебя!
Я предполагаю, что в определенном смысле так и было. Констанца часто отсутствовала, и в наборе ее достоинств чувство материнства отсутствовало. А у Розы оно было. Может быть, я посещала ее дом столь часто в надежде, что она может заполнить брешь, существование которой я только-только начала осознавать. Может, я заходила просто ради вечера в ее доме за шумным семейным ужином, в играх, спорах, перемежавшихся взрывами смеха, – это так отличалось от суховатой холодной элегантности, которую я наблюдала в домах друзей Констанцы. Может, я заходила в надежде увидеть Френка Джерарда. Но если даже причина была в этом, я не признавалась себе в ней.
К тому времени Френк завершил изучение медицины в Колумбийском университете и отправился в докторантуру в Йель. В Вестчестере он бывал редко и, как я заметила, никогда, если знал, что и
Я стала по его просьбе рассказывать об Англии и о Винтеркомбе. Мы выбрались на Пятую авеню и ехали в южную сторону. Когда мы проезжали мимо того входа в парк, через который я водила Берти на прогулки, поведение Френка изменилось с удивившей меня резкостью. Его лицо стало снова замкнутым, а поведение вежливым и отстраненным. Снова, подумалось мне. Я сказала или сделала нечто, что опять вызвало в нем враждебность. Рядом с домом Констанцы я с ледяной вежливостью попрощалась с ним. Когда я входила в дом, его машина уже миновала полквартала.
Я была заинтригована и вскоре стала пытать Розу: я хотела знать, что я такого сделала, чтобы спровоцировать его неприязнь. Роза отмахивалась. Это, сказала она, не имеет ко мне ровно никакого отношения. Френк вообще труден, сказала она, порой просто несносен. На то скорее всего была причина; сомневаться в ней не приходилось: Френк Джерард был влюблен в одну из своих женщин-коллег по Йелю. Она очень красивая, это Роза видела своими глазами.
Роза многословно описывала эту женщину. Чем больше она перечисляла набор ее достоинств, тем меньше она мне нравилась. Темные волосы, сообщила Роза, темные глаза, блистательное будущее. Я была полна необъяснимого отвращения.
– Да, влюблен, – продолжала Роза задумчиво, – я уверена. Френк проявляет все симптомы.
Конечно, она довольна, но в то же время и обеспокоена. Френк, сказала она, не из тех людей, у которых легко складывается любовь.
– Идеалист, – с легкой грустью продолжила она. – Он не умеет идти на компромиссы. Такой упрямый! Для Френка или все, или ничего.
Это показалось мне достоинством, Роза была меньше в этом уверена. Это может быть, сказала она, опасным. А что, если, предположим, Френк доверится недостойной женщине?
После этих слов наступило молчание, я наклонилась к ней.
– Роза… эти симптомы. Что они собой представляют?
Роза старательно перечислила их. Это было очень похоже на грипп.
– Ты и сама поймешь, когда почувствуешь их, – сказала она.
– Ты уверена, Роза?
– Я женщина! – В ее голосе звучала торжественная нотка. – Конечно же!
И в эту минуту во внезапном приступе откровенности я рассказала Розе о Бобси Ван Дайнеме.
Строго говоря, рассказывать было почти нечего. Боюсь, что это не остановило меня.