Темный Берег
Шрифт:
Глубже!
Чарм дошёл почти до вероятности ноль.
У чародея закружилась голова. Колени ослабли, но он не отвёл глаза. И увидел из-за бесконечного моря фатальных случаев глядящие на него зелёно-синие глаза Джиоти и Поча.
Кавал вцепился в это дальнее видение и бросил в него свой Чарм.
Пространство вокруг них поглотило свет, их окружила тьма. И потому Кавал знал, что осталась лишь ускользающая надежда.
И всё же надежда! То, что видно в Календаре Очей, всё ещё может случиться!
Он
В окружающей их ночи, на краю времени, вероятности сдвинулись: змеедемоны, извивающиеся тенями черноты — клыки и когти блеском чернёного серебра, — а в пустотах между ними очерченный, как бумажные фигурки, его собственный силуэт, повторенный многократно.
Тут он увидел, что лишь его присутствие давало ускользающий шанс отделить Джиоти и Поча от змеедемонов. Но что это даст? — подумал он и пристальнее всмотрелся в калейдоскоп чёрных силуэтов, окруживших двух почти детей. Напряжённо вглядываясь в алые нити заката на чёрном фоне его собственного тела, он велел своему Чарму: Покажи!
Открылась глубокая изумрудная дверь окончания дня. Внутри в чистейшем свете, в сиянии пустоты, сидели Джиоти и Поч. И он тоже там был, но лишь смутно, и его тело стёрлось до неясного мерцания пустоты. Это он наконец ушёл в Начало внутри Извечной Звезды? Или его контур размыт смертью? Кавал не знал. Но это было не важно, потому что перед ними плыли летающие города — Дорзен, Брис, Мирдат, Чарн, Кери — снова плыли в аквамариновом небе нового рассвета, и горизонты Ирта были чисты от змеедемонов.
Видение погасло. Звёздный туман залил тьму, через которую Кавал смотрел на ту сторону времени и вероятности в ускользающее будущее.
Какая слабая надежда, подумал он с отчаянием.
Под дымкой созвездий гасли последние остатки вечерней зари.
Слабая надежда для Ирта — а для меня?
Суровое лицо не дрогнуло, яркие глаза не моргнули. Кавал не мог бросить Ирт, пусть даже для него это значило небытие. Как бы ни была мала нерожденная надежда, она держала его. Он не смел её предать.
Не колеблясь, он подошёл к дальнему от святилища краю площадки и начал спуск с Календаря Очей. Всю жизнь он хотел стать мудрецом, служить духу, истине, которые выше реальности и выше формы. Эта жажда служить наивысшему заставила его здесь и сейчас отдать весь свой Чарм и самую свою жизнь ради перековки железной ткани реальности.
Великую благодарность он ощущал за то, что смог хоть краем глаза увидеть бессмертное. Выбить Врэта и его змеедемонов из железа реальности будет работой тяжёлой, такой тяжёлой, какой он никогда себе не задавал.
Горестная тяга к Началу, к прорыву в свободу, сжимала изгоняемое сердце. Но Кавал не смел оглянуться, ибо он был единственной исчезающей надеждой Ирта, и это было выше всех его желаний.
В фиолетовых сумерках он спускался с высот края времени в коварный мир жизни и смерти. Ноги оставляли на снегу глубокие синие следы. Кавал шёл, и его сильное тело становилось всё меньше, все дряхлее. Когда он достиг осыпей, годы, сброшенные с плеч за время жизни в святилище у края времён, снова нашли его, и под их бременем он побрёл по камням медленнее.
Ввалившиеся щеки покрыла кустистая белая борода, волосы поредели и казались кисеёй, пронизанной звёздами. Плечк сгорбились, согнулись, и постаревший чародей, переставляя неуклюжие ноги, нащупывал путь вниз, сквозь тьму.
Мечи дневного света пробили густой смог Заксара, осветив потёки на кирпичных стенах мрачных фабрик, узкие улочки, забитые мусором. В таком сернисто-жёлтом луче сидела на корточках Тиви посреди раскиданного мусора и рассматривала коротенькую стружку чармопровода. Радужный виток намотался на палец, и Тиви помахивала рукой, пытаясь оценить вес стружки. Усталая горестная гримаса свела её чёткие брови вместе, когда стало ясно, что за этот хлам много, если глаз тритона дадут. А она уже два дня не ела. На это можно будет купить хлеба, но не свободу от сна.
— Эй, чего нашла? — спросил голос из переулка. Тиви встала и показала трём молодым мусорщикам кусочек колдовского металла.
— А вы чего нашли?
Двое тощих постарше — парень с девкой — открыли ладони и показали осколки ведьминого стекла и крошки колдовского металла. Третий — совсем ещё пацан — не нашёл ничего и стоял, глядя пустыми усталыми глазами и грызя ноготь.
— Давай быстрее, — сказал один из тех, что были постарше, — парнишка с кривым носом и злыми ледяными глазами. — День кончается. Надо успеть в лавки, пока чармоделы не закрылись. Пошли.
— Сложимся, — предложила Тиви, надевая стружку на палец как кольцо. — Может, за все квойн получим.
— Фиг, — сказали оба мусорщика одновременно. Кривоносый поднял кусочек обсидианового ведьминого стекла. — За это одно я уже огребу два глаза тритона и сегодня набью брюхо черным хлебом с изюмом.
— И я, — сказала его напарница, зажимая в ладони крошки чармоносного мусора. — Только надо быстрее. День кончается.
— А пацан? — спросила Тиви, дёрнув перемазанным подбородком в сторону младшего. Тот сел, прислонясь спиной к кирпичам стены, — стоять у него уже не было сил. — Сложимся, чтобы и ему досталось.
— Умничаешь, Тиви? — ядовито спросил кривоносый. — На каждое «да» своё «нет».
— Это проклятие из «Висельных Свитков», — возразила Тиви. — Это не правила жизни.
— Это единственные правила, по которым мы можем жить. Здесь на нас на всех не хватит. Тиви выдержала ледяной взгляд.
— Давайте сложимся и быстро мотаем отсюда, из Заксара.
— Чего ты лепечешь, подруга? — спросила девица с впалыми щеками.
— Арвар Одол пал, — с напором объяснила Тиви. — По всем трущобам гул идёт.