Шрифт:
I
Дело было в большом провинциальном городке. Он едва ли чем-то отличался от прочих: имел те же узкие улочки, те же высокие домики, ровно то же тусклое освещение, такую же грязь, такие же стоки, тех же крыс, тараканов и голубей, те же торговые улочки, такие же наёмные профсоюзы, даже тех же людей. Последние, безумные и придавшееся греху, преследующие исключительную личную выгоду, равнодушные, потешающиеся, кричащие, избивающие, злые были праведниками гнева и агрессии. Как у всех, добились технического прогресса с заводами, трубы которых, устремляясь ввысь, отравляли воздух, из-за чего страдали и жители внизу, и коты, и псы, и голуби, только крысам и тараканам было хорошо: больше смертей – больше еды. Главы предприятий по сжиганию угля, как у всех, прикрывались словами о важности прогресса, лучшей жизни, богатстве не только их, но и обычных граждан, с которыми, впрочем, никто и не собирался делиться, отдавая те же средства на пыль в глаза. Все проживали свои жизни, кашляя, болея и умирая, но чьи-то смерти мало кого интересовали, скорее иных забавляли,
В этой непроглядной тьме, как свет маяка в ночи виделись недостижимо далёкие достоинства: честная конкуренция, капитализм, приватизация – учёные, политики, лидеры общественных мнений смогли убедить остальных на примерах более «развитых» стран, что выживание сильнейшего лучше и даёт возможность подняться с низов наверх, хотя, конечно, едва ли кто-то из сидящих на вершине хотел слезать с насиженной горы. Лишь неминуемая погибель могла разлучить богатство, власть и безумца. Кончина беспокоила толстосумов, пожелавших во что бы то ни стало обмануть смерть с косой, и коли уж оккультные науки не могли даже воду превратить в вино, то они ударились в прогресс, тряся своими толстыми, нежными руками щуплых учёных, тлеющих в химическом дыму, требуя от них разработать чудо-вакцину, спасти. Однако шли года, деньги исчезали, открытий было всё меньше, все делали вид, что конкурируют, ведя не только переписку друг с другом, но и ходя в гости обсуждать закрытые наработки, они, безусловно, тоже боялись смерти, но предпочитали прожить свою жизнь богато, ничего при этом не делая. Конечно, толстосумы вскоре догадались, что их обманывают, потому пригрозив и им, и их семьям, они собрали всех учёных вместе и принялись за стеклом смотреть на то, как учёные не покладая рук трудятся, часто пропуская сон и ужин.
Много времени с того момента прошло. Уже их внуки смотрели за внуками тех учёных, уже все были далеко не молоды, когда, наконец, чудо-вакцина была создана. Она, на всеобщее ликование, смогла поднять мёртвого из могилы, но лишь на ограниченное время, тот даже смог что-то невнятно промычать, видимо отчего-то мучаясь, перед тем, как вновь упасть замертво, однако его снова и снова поднимали, снова и снова возвращали на бренную землю, снова и снова нарушали законы природы, божий промысел, гневили Его, делали всё более и более злым и раздражительным. Шли дожди, но в пустую – город не затопило, тучи разогнали. Богатый процент населения, собравшись вместе в этом провинциальном городке, стреляли в своих работников, делая их вечными служителями своей воли, потому как живые мертвецы были вынуждены постоянно выпрашивать чудо-вакцину, чтобы прожить следующий день, потому новые узаконенные рабы обрекались на страдания, муки на непрекращающемся труде. А все, будто бы и были рады вечной жизни, обычный люд повалил к толстосумам, прося их даровать бессмертие, а те, довольные удачей, убивали всех без разбору: стреляли, пока порох в пороховнице не кончался, избивали, пока последняя плеть не рвалась, резали, пока ножи не тупели, душили и пинали, пока в конец не устали, принимаясь тогда скидывать с крыш и обрывов; страдали и любимые животные, и дворняги, и коты, кто-то даже воскресил бешеную крысу ради забавы, но после убил её окончательно, когда она стала кусаться; пострадали и учёные, создавшие чудо, их обрекли на вечное воспроизведение препарата для поддержания жизни, ибо только, пока кровь полна вакциной, мертвец живёт, когда же она выветривается, смерть тут же вступает в свои законные права. В общем, сжигая ненужные гробы, богачи, потирающие руки в ожидании стократной прибыли, пили и веселились, не принимая чудо-вакцину на себе, потому как боялись стать чьими-то рабами, боялись, умерев, угодить в ад, а потому жертвовали много денег в личные церкви, заставляли мертвецов каждый день боготворить и замаливать свои грехи. Бог вместе со смертью, разгневанный поведением человека, наслал на вечно живущих проклятье – болезнь, неуклонно превращающую живую плоть в мёртвую при прикосновении с вечно живущим, ибо не могут страдать только одни, либо все, либо никто. Одни из богачей предались страху и, обратив себя в мертвецов, стали рабами вечности, став в разы злее, обращая иных единиц, желающих не жить вечно, в себе подобных, другие, коих было меньшинство решили забаррикадироваться в чужом доме.
Дом тот стоял на окраине городка в отдалении от прочих однотипных высоток, имел высокий забор, небольшую территорию, имевшую аккуратные клумбы роз и идеально постриженную лужайку. В этом трёхэтажном строении жила молодая семья необращённых, отец, три сына и три их жены, внутри также жили самые разные животные от пары собак до пары крокодилов, болезненно спящих по углам дома, гонимые жестокостью человека, вышедшей за все границы, и нашедшие в нём приют. И вот, в семнадцатый день второго месяца, в оплот настоящей жизни ввалились обезумевшие богачи, они предлагали живущей там семье всё богатство мира, власть, всё, что имели у себя взамен на то, чтобы поселиться в доме, но получили отказ. Тогда дюжина человек насильно осталась на территории чужого владения за высоким забором, за который не один живой мертвец не смел ступать и потому, что у богачей были ружья, которыми они не боялись воспользоваться, и потому, что помнили, любили и уважали семью, живущую там, коя никогда не скупилась на помощь ближним.
Прошёл один день и одна ночь, богачи кричали под окнами дома, водя хороводы и поя жуткие песни о конце света. На второй день и вторую ночь они упрекали живущую семью в лицемерии и жестокости, вороша клумбы, вырывая цветы, лишь бы хоть что-то съесть. Кидали камни в окна, однако гоферовые двери так и не открылись, а дом мирно молчал. Только на третью ночь,
Жизнь толстосумов, без гроша в кармане, тут же улучшилась: их умыли, переодели, дали в зубы трубки с табаком, всучили газеты годовой давности и разместили на третьем этаже, где сами раньше обитали, усадив в мягкие, шёлковые кресла.
– Николай! Николай! – кричал по утрам Василий Васильевич Царицын, имевший раньше большое состояние, благодаря заводу, сжигающему уголь. Ныне он валялся целыми днями в кресле перед самым входом на третий этаж, где единственно горел свет.
Вместо Николы на третий этаж взобрался его старший сын Христофор:
– Чего вам угодно, Василий Васильевич?
– Еда. Нужна еда. – исподлобья пожаловался Василий Царицын, – позови. Николая. Хочу. Кое-что. Сказать.
– Мы все этого хотим! – послышалось из дальнего угла комнаты, где вечно царила тьма и откуда постоянно чем-то смердело.
Утвердительно-разгневанный гомон послышался со всех сторон.
– Скорее. Не любим. Ждать.
Христофор, повиновавшись, спустился вниз. Второй этаж выглядел отвратительно. По непонятной причине он постоянно имел большую влажность и сырость, даже летом, из-за чего отклеивались обои, вздыбились полы, а двери нещадно скрипели, будя обитателей наверху, коих после нужно было не меньше часа успокаивать, говоря, что никакая болезнь не дойдёт до них, никто не заболеет и не умрёт. Стараясь осторожно идти по скрипучему полу, избегая самых шумных участков, старший сын брёл по коридору мимо комнат, в которых царила разруха, раньше там жили по паре нечистые животные и по семь пар чистых, ищущие приют в доме человека. Однако богачи, имеющие непомерные аппетиты, сначала съели всех чистых, пока ещё могли ходить, а потом переключились на остальных, поселив в них семя раздора, из-за которого животные поубивали друг друга. Ныне в комнатах были остатки засохшей крови, коей казалось, что становилось со временем всё больше и больше, стекающей откуда-то сверху. Был и смрад, да такой, что приходилось часто затыкать нос, проходя мимо, и молить Бога о том, чтобы ужасный запах сошёл на нет, потому как даже вечно открытые окна не могли убрать напоминание смерти. Дойдя до лестницы вниз, Христофор взглянул на три висящие фоторамки трёх сыновей Николы вместе с жёнами, последние ныне недожили и были жестоко изнасилованы и убиты толстосумами. Перекрестившись и обречённо вздохнув, он спустился на этаж ниже. На первом этаже, представляющем из себя кухню, совмещённую с гостиной, никого не было – все работали на грядках за домом. Влажность и сырость, имеющая в сравнении не такие большие масштабы на втором, достигла тут катастрофических масштабов: кровь стекала здесь по потолку по ночам, стены были изгрызены тараканами, термитами и крысами. Бывало, что еда, забытая на столе, съедалась домом меньше, чем за час, а стакан воды выпивался за куда более меньший срок. Света давно не было, всю проводку давно изничтожили. Даже иконы и те были разгрызены и переломлены. А запах, стоящий на этаже, сильно отдавал серой вперемешку с разлагающимися трупами крыс. Про кровати говорить не приходилось, в них было столько клопов, что приходилось спать на полу, терпя укусы грызунов, либо ждать тёплых летних дней.
Христофор вышел на улицу через единственную дверь. Взглянул на небо. Оно отдавало металлически-кислотным цветом, грозовые тучи висели уже седьмой день, но так ни разу не пошёл дождь. Воздух был тяжёл, затхл, будто бы природа издавала предсмертный вздох, готовясь умереть. Лужайка не росла, вся трава отчего-то погибла, а новая была не готова заново прорасти, похожая ситуация была и с розами, и с прочими сельскохозяйственными культурами. Старший сын, зайдя за угол дома, подошёл к Николе, Самуилу и Яну. Те тщетно пытались вырастить куст малины – последние семена, которые остались в доме, но всё было попусту – ничто не желало жить на бренной земле.
– Отец, тебя зовёт Василий Васильевич.
Никола кивнул и пошёл ко входу в дом.
– Ничего? – спросил Христофор у своих братьев.
– Земля отказывается давать жизнь. – удручённо ответил младший сын Ян.
– Господи, пусть наши труды будут вознаграждены! – взмолился средний сын Самуил, упав на колени и кланяясь до земли.
Все замолчали. Всех обуревали смутные сомнения. Все были недовольны. Но все с гордостью принимали невзгоды. И продолжали верить и в Бога, и в судьбу.
Внутренности дома встретили Николу с долей некого пренебрежения. Крысы недовольно пищали, норовя укусить, тараканы бесцельно бегали из стороны в сторону лишь бы показаться на глаза, а термиты щёлкали своими жвалами, провожая гостя. Никола не испытывал к ним схожих чувств. Безусловно он не был доволен сложившейся ситуацией, однако воображал себе, что трудности, посланные ему и его семье Богом, в будущем стократно окупятся, рано или поздно он поймёт преподносимый урок, потому Никола старался не опускать руки, работал с утра и до поздней ночи, в надежде, что это позволит ему с чистой душой умереть, что он сможет отправится к Богу, как мученик или праведник. Никола брёл по лестнице, равнодушно посмотрел на портреты сыновей с ныне мёртвыми жёнами. Он видел их тысячи раз, тысячу раз думал о них, но так и не смог понять зачем Бог позволил совершиться тому, что произошло. Нет, его не обуревали сомнения. Он молился и постился, неоднократно читал священное писание, учил и воспитывал своих детей по заповедям, разве Богу требовалось от него что-то ещё?