Неповиновение

«Господин N!», – трещали газеты, острыми заголовками, – «Убит в собственной квартире. Известный оппозиционер, создатель печально известной теории СОГ, которая, напомним, была признана незаконной и разрушительной на двадцать седьмом собрании правительства верхней палаты низкого консульства кругом шести. Тело найдено вчера на полу, по предварительным данным причина смерти – остановка сердца инородным предметом. Полиция отказалась давать комментарии.

– Какой бы противоречивой личностью он не был, не стоит забывать, что прежде всего он такой же человек, как и все мы. Я уверен, что полиция проведёт детальное расследование, – прокомментировал ситуацию заместитель председателя по делам культуры Родион Нербин», – газета «Сухие новости».

Старый деревянный дом на углу …ной. Он не был ничем примечателен. Два этажа, шесть квартир, сдаваемых в аренду всем

без разбору. Маленькие комнаты с высокими потолками, жёлтые, выцветшие обои, низкие стульчики, высокие столы, огромные щели в хлипких дверях, вмятины в стенах, как от дроби, местами вскрытые полы с многочисленными выбоинами, о которые то и дело кто-нибудь за день, да спотыкался; редкие тараканы, бегущие по своим делам из одной щели в другую, клопы в старых, промятых кроватях, ждущие свою жертву, излишняя не прибранность квартиры во всём этом бардаке жил Григорий Деньской, молодой человек лет девятнадцати-двадцати, бывший студент, а ныне «безработный мыслитель», ждущий когда рыба сама пойдёт в его сети, словом человек ленивый, а оттого бедный и как следствие, – общительный. Да, пожалуй, единственным талантом Гриши, которым он был наделён от природы были разговоры и бесконечные знакомства с самыми разными обыденно влиятельными, а потому богатыми людьми. Бывало, за вечер Гриша мог напиться до беспамятства с бедняком, у которого и медяка нет за душой, а на другой день ужинать в ужасно приличном, привилегированном месте с аристократичными особами, очаровывая женщин своими познаниями языков и вводя невероятные словесные обороты, делая свои монологи запутанными, а оттого, создавая впечатление, что он человек умный и начитанный. Зарубежная научная литература, которую Гриша выпрашивал у поклонниц, была особенно любимой им, даже та, которая была много раз разоблачена и являлась, в общем-то, метафизикой с первых строк.

И вот, прочитав в утренней газете, просматриваемой им обычно всегда, когда он чувствовал, что надвигаются большие общественные потрясения, о том что господин N. был чудовищно убит, Гриша, поразмыслив, решил собрать старых друзей и новых знакомых у себя на квартире, чтобы в малом круге обсудить произошедшее, и понять как к ней относятся самые разные люди, разных сословий и ниш, чтобы в последующем разговоре не пасть в грязь лицом, сказав какую-то неуместную глупость, что было для него чрезвычайно губительно, разрушая выгодный образ. Словом, зная какой шум вот-вот начнётся, нужно было действовать незамедлительно, ведь ему предстояло жениться на богатой, но старой вдове – мадам Негельской, которая часами могла говорить о делах господина N., меняя о нём мнение чуть ли не каждый день под влиянием гостей. Теперь же она слала письма, ей не терпелось услышать мнение Гриши, тот, остерегаясь, передал пришедшему слуге послание следующего содержания:

«Мадмуазель Негельская! С сожалением вынужден сообщить, что в связи с моей ежемесячной меланхолией, о которой я вас предупреждал, прийти сегодня к вам не смогу. Однако спешу сообщить, что обязательно появлюсь завтра. Также, зная, вашу нетерпимость, сообщу вам, что больным я представляю из себя жалкое зрелище, едва ли способное связать два слова, потому настоятельно попрошу вас не беспокоить.

Лишний раз за меня не волнуйтесь, не прощаюсь и люблю.

– Деньской Г. В.»

Уже наступил вечер. Скоро должны были прийти гости. А пока сидел только Михаил Редько, владелец квартир, где Гриша жил, был позван потому, что с ним в последнее время были ухудшены отношения из-за неуплаты вот уже четвёртый месяц подряд. Сам домохозяин был низеньким мужичком, за тридцать, с лысиной, маленькими чёрными глазами и плохо выбритой щетиной. Одевался в популярный, потрёпанный смокинг, ходил с тростью, атрибутом буржуа, хотя таковым вовсе не являлся; носил монокль, который не мог удержать на своём плоском лице, потому часто комично ползал под столом. Гриша считал его не умным, в общем-то глупым, узким человеком, потому как тот не считался с политикой, был равнодушен к новостям, не читал никаких книг, редко говорил и часто спал до полудня, был ленив и в делах, и по дому, но очень хотел производить впечатление человека общительного и социального, часто повторяя, что он ходит на вечера, и что его-то зазря пропускают даже тогда, когда и вовсе нет никакой компании. Однако ж, с ним и поговорить-то было не о чём. На всё, что хватало Мишу это поддакивать, когда все были единого мнения и цыкать при общем осуждении. Даже теперешнее громкое событие многого в нём не переменило, ему было всё равно и на политиков, и на политику, и на страну, на всё, кроме мнения окружающих о себе.

Вскоре на пороге комнаты появился Митя Сарминский – разнорабочий, бедный мужчина, лет этак восемнадцати, страстный любитель выпивки и гулянок после тяжёлого рабочего дня, там он, пропивая

единственные заработанные деньги, много слушал говорящих вокруг, запоминая большое количество ходящих слухов и рассказов, потому для всех был интересным пересказчиком и слушателем, хотя и своего мнения ни на что не имел, говоря обыденно популярное.

– Гришка! – вскричал Митя, топая ногой у порога, от чего вздрогнул уже дремавший Миша, – здорова! Давно не виделись!

– Митька! Сколько лет, сколько зим! – сказал Гриша, подойдя к нему и пожимая протянутую руку со своей несменной, располагающей улыбкой, – давно не виделись! Какие новости?

– М-да, давненько, – сказал он, протягивая и оглядываясь, – а губа не дура, а? Хорошо живёшь, красиво! Просторно тут, подселишь к себе? Мешать не буду, честно-честно? Да ладно. Шучу-шучу. Что по новостям? Да как обычно, – он почесал затылок, – опять мэр города развёлся, опять председатель благоустройства украл деньги из казны, Яша недавно покончил с собой, спрыгнул с моста, на похороны тебя не пригласили, видимо семья помнит, как вы тогда повздорили, да…

– Не издевайся, Митя, – беспристрастно перебил Гриша, приглашая собеседника за стол, – ты знаешь, о чём я спросил. Что по убийству? Что говорят?

– Ну, что говорят? Говорят, что убийцу-то в лицо кто-то видел, выбегающим с ножом, короче, поймают скоро этого врага народа не сегодня, так завтра.

– Так уж видели? – появилось в дверях новое, ухмыляющиеся лицо, – что же в газете полиция комментировать ничего не стала, так бы хоть обнадёжили людей, что спасителя-то нашего знают?

Новым лицом был Василий Прокофьев – отставной чиновник, большой любитель газет и курения дорогих сигар, которые являлись неотъемлемым атрибутом старой буржуазии. Имел уже пожилой возраст, одевался не по последней моде, а в то, что было принято в его годы. Искренне не доверял и не признавал новые политические взгляды, считал, что молодёжь нужно переучивать, что «всё сейчас в разы хуже, чем раньше», требовал, чтобы к нему обращались на «Вы» и не терпел тех, кто этому не следовал. Знал множество языков, но из-за отсутствия практики едва мог связать два предложения друг с другом. Во многом Василий Прокофьев опирался на мнение, написанное в газетах. Считал, что только там истина, а прочие, кто ему внешне не понравился априори не правы. Мог часами доказывать свою точку зрения, споря до пота на лбу, однако ж даже если и признавал чужое мнение, то на следующий день снова со всем не соглашался. Убийство господина N. возбудило в нём необычайное торжество: «Наконец! Наконец, все поймут, что его идеи незаконны и разрушительны! Начтут думать также критически, как и я. Месяц, два, но его забудут, а я им напомню, как они ошиблись, называя его глупую теорию бессмертной. Теперь я буду победителем в любых спорах!» – думалось ему.

– Дак, комментировать ничего не стали, чтоб не спугнуть, – ответил Митя, смотря недоумённо на гостя.

Василий Прокофьев с презрением, как бы с высока, посмотрел на Митю, осознав к кому обратился, потом медленно перевёл взгляд на Гришу:

– М-да, Григорий, я ожидал, что у вас соберётся более высокое общество. Как можете вы якшаться с таким… таким! – ему не хватало слов, он скорчил лицо будто бы в комнате стояла ужасная вонь.

– Вот как! – вскричал Митя, – я честь имею! Что это вы брезгуете? Да я по умнее вас буду, жалкий старикашка! С таким как вы находится в одной комнате не стану!

– Старикашка?! – возмутившись побагровел Василий Прокофьев, – что-ж, Григорий, выбирайте: либо этот грубиян-оборванец, либо я. Вы бы хоть одежду чистую надели, право, стыдно должно быть, – в конце добавил он в сторону Мити.

– Господа-господа, – сказал примиряюще Гриша, – я уважаю вас обоих, к чему ссоры на пустом месте? Василий Прокофьев, право, не нужно так негативно отзываться о людях. Мы все равны.

Они его не слушали. Митя вплотную подошёл к Василию, засучив рукава, и уже готовился ударить его хоть и не в лицо, так как был сильно ниже ростом, так хоть в живот, да посильнее, чтобы тот ещё неделю помнил, как нужно обращаться с людьми. Но всё не решался, потому как подобная выходка могла выйти Мите боком – крупным штрафом, который назначался бравыми, ни в чём не разбирающимися полицейскими за дебош со звенящими карманами золотых монет Василия Прокофьева.

– Что за шум, а драки нет? – появился в дверях новый человек.

– Родион Нербин! – облегчённо сказал Гриша, не зная, как разрешить конфликт, – проходите мы вас заждались, обычно вы не так сильно опаздываете.

– Как? Родион Нербин? – удивлённо спросил обернувшийся Василий Прокофьев, тут же забыв о перепалке, – и вы здесь?

– С кем имею честь говорить? – спросил тот, усаживаясь на предложенный стул.

– Василий Прокофьев. Чиновник департамента образования, – соврал он, потому как был уже, как год в отставке, – ваш большой поклонник.