Тень Арднейра
Шрифт:
«Она солгала единожды», – мрачно размышлял шеннит, – «похоже, Цитрония задумала кое-что грандиозное… Но что?»
Ланс скрестил ноги, усаживаясь поудобнее. Принести Дхэттар в жертву во имя Арднейра… Во имя Миолы, погибшей и возродившейся под другими небесами…
«Ты заберешь ее с собой, а остальные… Разве тебе не все равно на самом деле, что будет дальше с этим миром?»
Он покачал головой. Может быть, младший бог Арднейра и не должен был думать и рассуждать таким образом, но все же…
«Здесь пока что все живое. Так можешь ли ты убить,
– Хороший вопрос, Ланс, – пробурчал шеннит под нос, – сколько раз это уже было с тобой? На одной чаше весов жизнь, и на другой тоже… Чем-то придется пожертвовать, но вправе ли ты решать?!!
Он тоскливо уставился на добродушный лик луны, словно там можно было прочесть ответ. А затем Ланс подумал, что попросту теряет драгоценное время. На самом деле… Последним камешком на чаше весов станут истинные намерения Цитронии.
Ночь только началась, а у него в арсенале был способ выяснить, что же задумала старшая из младших.
… Деревянная шкатулка покоилась на кухонном столе. Рядом медленно таяли две свечи в дешевом подсвечнике. Свет от пары золотистых огоньков выхватывал из мрака румяный бок круглого хлеба, старую фарфоровую кружку с отбитой ручкой и полупустую бутыль вина, в Айруне именуемого «Радостью пастушки».
Тиорин Элнайр сидел на шатком табурете, подперев кулаком подбородок, и смотрел на содержимое шкатулки. Казалось бы, камень как камень; кусок шлифованного базальта величиной с детский кулачок. Кто бы мог подумать, что он возымеет такое действие на младших детей Бездны?
Эрг потянулся к кружке, сделал большой глоток «Радости пастушки». Затем он мрачно подумал о том, что просто тянет время, не решаясь перейти к воплощению в жизнь своего плана – который заключался в подробном изучении свойств чудного камешка. И дело было даже не в том, что Тиорин опасался призывать Мудрость Бездны; конечно, это было неприятно, но вполне терпимо. Просто сам вид черного камня будил в нем воспоминания, те, что он так долго старался забыть.
«Хорош медлить», – он решительно отставил кружку, – «иначе как еще узнать, что все это значит, и кто тут замешан?»
Камень насмешливо подмигнул багровым бликом – мол, попробуй, разгадай меня.
Тиорин прищурился на огоньки. Позволит ли Бездна понять сущность камня? Подбросит ли подсказку или, как бывало раньше, заведет в лабиринт воспоминаний и бросит? Словно в прошлом – ответы на все вопросы. Ведь воля Ее слишком изменчива, непредсказуема, и если Первородное Пламя – чистый, спокойный жар, то Бездна – мятущиеся тени, густая вуаль тьмы, укрывающая Истину. Которая всегда ведома Ей, вездесущей, всеобъемлющей…
«Пора. От того, что ты не можешь решиться на последний шаг, никому лучше не станет».
Он закрыл глаза. Сосредоточился. Потянулся к вечной матери всех эргов… И, ощутив ее раскаленное дыхание на лице, улыбнулся. Бездна ответила, не отвернулась от вопрошающего, обняла трепещущими крыльями. Густой мрак и пустота окружили его, и вот уже нет ни кухни, ни стола, ни румяного хлебного бока, а под ногами – бездонная пропасть и жаркие сполохи.
«Спрашивай».
Казалось, голос шел отовсюду, обволакивал плотным коконом. Тело пронизали огненные нити; Тиорин невольно отпрянул, но тут же, скрипя зубами, рванулся вперед – и вниз. Навстречу истине.
«Смотри».
Он продолжал падать, но уже не просто вниз – а кружась по спирали, все медленнее, медленнее… Пока не увидел… Себя.
Лежащим в темном и сыром сарае. Руки и ноги стянуты кожаными ремнями, так, что не пошевелить. И длинные волосы еще черны, как вороново крыло, а вот борода уже острижена, неровно, в спешке. Да и кто будет церемониться с тем, кто проиграл самую важную схватку?
Он лежал, глядя в щель между подгнившими досками на то, как ползет по зеленому стеблю пятнистый жук, и думал – не преставая думал о том, отчего родной брат так поступает с ним. Обычай есть обычай, верховный вождь должен быть один, а проигравший – отправиться в изгнание…
«Так почему же ты приказал меня бросить сюда?»
Вопрос, на который пока нет ответа. И остается только гадать, какие мысли крутятся сейчас в голове нового верховного.
За дощатой стеной стремительно темнело. Жук давно уполз, сочные стебли травы терялись в подступающих сумерках. Где-то тревожно кричала большая птица.
А потом спокойствие вечера разлетелось глиняными черепками. Распахнулась дверь сарая, и Тиорин хотел было посмотреть, кто это пришел его навестить – но все тело затекло, и головы не повернуть… Впрочем, гость был заинтересован в том, чтобы его заметили. Тяжело протопал через весь сарай и присел на корточки в изголовье.
– Ну, что ты чувствуешь, брат ?
Верховный вождь пришел навестить поверженного соперника.
Тиорин скосил глаза, разглядел в потемках тускло поблескивающий золотой обруч в смоляных волосах, бледный абрис лица. Глаза отчего-то казались двумя провалами в вечную ночь.
– Зачем… зачем ты держишь меня здесь? – слова тяжело выползали из горла.
– Ты проиграл, – зло сказал победитель, – наконец-то проиграл. И я хочу насладиться своим триумфом, Тиорин. Подумай, что бы ты делал, окажись на моем месте?
Откашлявшись, он все-таки повернулся к брату – чтобы презрительно посмотреть в его темные глаза. А тот, ухмыльнувшись, легко развернул пленника лицом к себе.
– Я бы… выполнил то, что должен. То, что по обычаю нашего рода, – выдохнул Тиорин.
– И все? – верховный вождь покачал головой, – я не верю тебе.
– Что тебе от меня нужно? Отпусти меня, и я уйду. Покину навсегда предгорье.
– И ты думаешь, я смогу спать спокойно, пока ты жив?
Так вот оно что!
– Тогда надо было убить меня раньше. Много раньше. Ил ты решил прирезать меня так, чтобы никто этого не увидел, а? Испугался старейшин?