Тень Бонапарта
Шрифт:
— От двух заговорщиков. Я случайно узнал их тайну.
— Заговорщиков?!
Она удивленно посмотрела на меня.
— Если бы не он, меня бы убили.
— Просто не в его интересах вредить вам сейчас. У него свои причины желать вашего приезда в замок. Но откровенность за откровенность. Случалось ли вам… случалось ли вам в Англии… любить кого-либо?
Все, что говорила кузина, было в высшей степени странно, но такое заключение серьезного разговора превосходило все мои ожидания.
— Я оставил в Англии самое дорогое для меня на свете существо! Ее зовут Эжени… Эжени де Шуазель, она дочь старого герцога.
Мой ответ кузине понравился, в ее черных глазах отразилась радость.
— И вы к ней очень привязаны? — спросила она.
— Я живу только ею и для нее!
— И вы ни на кого и ни на что ее не променяете?
— Господи! Да могу ли я даже помыслить такое?!
— Даже на замок Гробуа?
— Даже на него!
Кузина в искреннем порыве протянула мне руку.
— Забудьте мою холодность, — сказала она, — я вижу, мы будем союзниками, а не врагами.
И мы крепко пожали друг другу руки, как бы заключив союз. Как раз в эту минуту в комнату и вернулся ее отец.
Глава восьмая
Кузина Сибилла
При виде нашего внезапного примирения дядюшка обрадовался. Прежний гнев его улегся, но, хотя говорил он ласково, кузина смотрела на него с недоверием и вызовом.
— Мне необходимо заняться важными бумагами, — сказал он, — на это уйдет часа полтора. Вполне понятно, что Луи захочет осмотреть места, с которыми для него связано так много воспоминаний. Сибилла, лучше тебя никто не покажет ему поместье, если, конечно, тебя это не затруднит.
Она не стала возражать, а я был очень рад предложению дяди, тем более что оно давало мне возможность поближе познакомиться с моей удивительной кузиной, которая успела так много сказать и, несомненно, еще больше утаить. Но что означало ее туманное предостережение против родного отца и почему ее интересовали мои сердечные дела?
Мы пошли по тисовой аллее, обошли весь парк и затем кругом замка, осматривая серые башенки и старинные окна в дубовых рамах, старый выступ зубчатой стены с бойницами и новые пристройки с прелестной верандой, над которой цветущая жимолость образовала купол. И когда Сибилла показывала мне свои владения, я понял, как дороги они ей. Кузина шла с виноватым видом, словно оправдываясь, что хозяйкой здесь оказалась она, а не я.
— Здесь хорошо, но на душе у меня неспокойно. Мы с отцом, как кукушки, которые устроились в чужом гнезде, выгнав оттуда его обитателей. Как мог отец пригласить вас в ваш собственный дом!
— Да, мы долго жили здесь, — задумчиво ответил я. — Как знать, может быть, все и к лучшему? Отныне де Лавали должны сами пробивать себе дорогу!
— Вы говорили, что желаете поступить на службу к императору?
— Да.
— Вы знаете, что его лагерь находится неподалеку?
— Да, я слышал об этом.
— Но ведь ваша фамилия значится в списках изгнанников?
— Я никогда не боролся против императора, а теперь я хочу просить его принять меня к себе на службу.
— Многие зовут его узурпатором и желают ему всяческого зла; но уверяю вас, что все сказанное или сделанное им полно величия и благородства! Вы, Луи, наверное, совсем заделались англичанином! Сюда вы явились с карманами, полными английских денег, и мечтая о мести. Я права?
— В Англии я нашел самое теплое гостеприимство, но в душе я всегда оставался французом.
— Но ваш отец сражался против нас при Киброне!
— Предоставьте прошлому поколению отвечать за свои раздоры; в этом вопросе я разделяю точку зрения вашего отца.
— Судите об отце не по его словам, а по его делам, — резко сказала она, подымая в знак предостережения палец, — и, кроме того, если не хотите иметь на совести мою гибель, умоляю вас, не рассказывайте ему, что я просила вас не приезжать!
— Иметь на совести вашу гибель?! — воскликнул я.
— Да! Он не остановится и перед этим, ведь убил же он мою мать. То есть я не хочу сказать, что он буквально пролил ее кровь, но его жестокость и грубость разбили ей сердце. Теперь, надеюсь, вам понятно, почему я так говорю о нем.
Я почувствовал, что она рассказала о сокровенном. Горькая, затаенная ненависть вырвалась наружу. Глаза Сибиллы сверкали гневом, яркая краска румян-да заливала смуглые щеки. Эта изящная девушка обладала неукротимым духом.
— Я говорю с вами, Луи, откровенно, хотя знаю вас лишь несколько часов, — сказала она.
— С кем же и быть искренней, как не с близким родственником?
— Все это верно, но я никогда не думала, что мы будем с вами в таких отношениях. С тоской ожидала я вашего приезда. И сердце мое чуть не разорвалось, когда отец привел вас.
— Да, это не укрылось от меня, я понял, что мой приезд был вам в тягость, и, сознаюсь, я испугался.
— Судите сами, ваш приезд не сулил ничего хорошего не только мне, но и вам или, вернее, нам обоим, — ответила она. — Вам, потому что намерения моего отца не очень-то дружелюбны. А мне…
— А вам почему? — в изумлении спросил я, когда она запнулась, не решаясь продолжать.
— Вы сказали, что у вас есть любимая; я тоже уже отдала руку и сердце любимому человеку.
— Искренне рад! Но как мой приезд затрагивает ваше личное счастье?
— Ну, знаете, кузен, туманный воздух Англии повлиял на ясность вашего мышления, — усмехнулась она. — Мой отец рассчитывает поженить нас, укрепив таким образом свои права на землю за наследниками Гробуа. И тогда ни Бурбоны, ни Бонапарты не смогут поколебать его положение.