Тень, что внутри.

Кавелос Джин

Морден кивнул, и она подползла к нему поближе.

— Держи ее и сосредоточься на ней изо всех сил.

Ему пришлось поднять свою правую руку левой, чтобы положить ее на мышь. Обе руки Мордена были в крови, как и у нее самой, и Анна поняла, что он наконец–то ободрал свои гладкие ладони.

Они обхватили руками мышь, их пальцы переплелись. Его пальцы были холодны, как смерть. Анна прислонилась своим шлемом к шлему Мордена, и они вдвоем сосредоточились на мыши, на предмете, который они сжимали в руках.

Потом тьма, нависшая над ними, просочилась в ее разум и когтями вцепилась в него. Огромный темный колодец растянулся, поглощая ее — невыносимая пустота и жгучая жажда. Анна с криком рухнула вниз. Но падение удалось прекратить, колодец удалось наполнить, свет

и тепло насытили тень внутри нее. Джон мог бы находиться рядом с ней двадцать четыре часа в сутки, объясняясь в любви, восхищаясь ее добродетелями, его любовь давала все, что было ему нужно, все, что было нужно ей. Каждая ее археологическая теория могла бы быть выдающейся и правильной, ее открытия могли бы изменить мир, покончить со страданиями, принести ей умиротворение, признание и радость от сделанной работы. Она могла бы принести людям только счастье, никакой боли. Или могла бы воплотить свою самую заветную мечту. Хуже всего было то, что до этого Анна верила, что все это на самом деле может сбыться, но теперь знала, что этому не бывать. Мечта о том, чтобы дожить до преклонных лет вместе с Джоном, и их любовь становилась бы с годами только сильнее, становясь привычной, но от этого не менее страстной, мечта о том, что они будут сидеть в креслах–качалках на крыльце дома в Айове. Она болезненно чувствовала, будто прожила всю свою жизнь за одно мгновение. И сейчас эту жизнь у нее отнимали. Тьма в ее разуме путала мысли, и вырисовывала их более ярко, чем она могла когда–либо представить.

Каждая из этих мыслей могла бы заполнить пустоту внутри нее, заполнить светом, рожденным во тьме, светом, который осквернял все, к чему прикасался.

Этому не бывать. Даже если она сама это выберет.

Пустота внутри нее наполнилась болью, когда она подумала о Джоне, когда она поняла, что больше никогда его не увидит.

Анна сосредоточилась на мыши, на ее эластичной коже, на ее сероватых сегментах, на ее преданности машине. Она погружалась все глубже в ее сознание того существа, бывшего в самом сердце мыши, которое когда–то родилось в темноте, в теплом гнезде из стружек, и которое теперь бесконечно долго было поймано в ловушку, влача существование, которое нельзя было назвать жизнью. Оттенки серого на сегментах начали переливаться. Анна раскрыла пальцы. Полосы цвета древесного угля поползли по спинке мыши, не так быстро, как было во время контакта Терренса с мышью, но гораздо быстрее, чем тогда, когда Анна делала это одна. В возбуждении она закрыла глаза и еще сильнее сосредоточилась на мыши. Она представила ее элегантный сложный скелет, ее сердце, бьющееся внутри, то, что должно было быть ее мозгом. Она сконцентрировалась на этом, чувствуя сонное движение, растущее возбуждение понимания.

— Проснись! Проснись!

Анна почувствовала Мордена там, вместе с собой, внутри мыши, его эмоции были поразительно сильными. Его самообладание ввело в заблуждение даже ее. Его самым непосредственным чувством был страх, который отражался в ее собственных чувствах, страх перед тенями и тем, что они с ними сделают. В отличие от Анны, он, казалось, мало страшился смерти, он будто стремился к ней. За страхом, который то накатывался, то отступал, подобно приливной волне, пряталась волна боли и истощения, удерживаемая разрушающимися барьерами. Он, казалось, готов любой момент мог потерять сознание. А потом Анна почувствовала в его сердце возбуждение от мысленного контакта с мышью, от ощущения ее движения, от осознания того, что рядом с ним была Анна. Связь между ними была близкой, явной.

Они вместе сосредоточились на мозге мыши, побуждая ее проснуться. Анна напомнила ей ее обязанности перед машиной, говорила, что машина сейчас должна активироваться, что машина нуждалась в ее услугах. От этих слов Анна почувствовала теплую волну, исходящую из сердца мыши, и открыла глаза, чтобы увидеть, как, пульсируя, по телу мыши бегут угольно–серые полосы.

Потом в ее разуме возник образ — женщина и девочка — темноволосые, улыбающиеся, они сидели в коммерческом транспорте и смотрели в иллюминатор на зону перехода, по которой они отправятся в волнующее путешествие. Когда транспорт подошел к воротам зоны перехода, мать взяла руку девочки, и они улыбнулись друг другу. Маленькая девочка качала ножками. Вот обманчивая краснота гиперпространства подхватила их, его течения взорвались, сжимая перед ними волны пространства, затягивая их корабль в волны не–времени и не–пространства. Пространство сворачивалось, складываясь, частицы транспорта погружались в него, подобно тому, как дождевой червь вползает в нору. Давящая тьма, холод абсолютного нуля, энергетический колодец, из которого не было выхода, не было жизни, не было сознания. И бесконечная боль.

Их крики пронзили Мордена, образовав пустоту, которую невозможно было заполнить. Анна сжалась, почувствовав это.

— Остановитесь! Остановите это! — плакал он, — Положите конец их страданиям. Пожалуйста. Я сделаю все, что вы хотите. Пожалуйста, — Морден дрожал рядом с ней, его тело содрогалось от рыданий.

Анна сжала его руки, пытаясь восстановить потерянный контакт. Пустота внутри него была удушающей, ужасной, всепоглощающей. Как она могла приказать ему все это терпеть? Как она могла подумать, что может его излечить? Она потянулась в водоворот.

Откуда ты знаешь, что то, что они тебе показывают — правда? Или то, что они могут как–то все изменить?

Ответ пришел, осторожный и спокойный, в духе Мордена. Она почти видела его застывшую улыбку, скрывающую стоящую за ней бездну.

А откуда мне знать, что это ложь, и что они ничего не изменят? Мне надо сделать все, что я могу. D'Vech creor chor.

Она никогда до этого не слышала, как звучат слова мертвого языка, и ей потребовалось всего мгновение для того, чтобы их понять. Любовь не признает границ.

Они зависли в пустоте, время остановилось, замерло на бесконечном моменте, застывшем вечном моменте гибели матери и ребенка, сжатом до неузнаваемости. Шок от этой боли удерживал их вместе в бесконечном плаче по тем, кого они любили.

„Всякий свет приносит тень”, — так гласила надпись на колоннах. Это было тенью Мордена, от которой он был не в силах бежать.

— Освободите их, — сказал Морден, — Я буду служить вам по доброй воле, со всеми своими знаниями.

Тогда образ в ее разуме изменился, и она, наконец, увидела корабль, который описывал Морден: черный, усеянный остриями, похожий на оживший кошмар на фоне красного течения в гиперпространстве. Корабль сжался выпустив энергетический луч. Его сила, идущая из сердца корабля, распространилась по красной ряби, создавая слабые изменения в гиперпространстве и гипервремени, порождая эхо, и эхо эха, и эхо от эха эха — недоступное взгляду не–место и не–время, которое удерживало мать и дочь. И, с колебанием, подобным дуновению, оно растворилось, замершее мгновение стало прошлым, поблекло и умерло. Плач прекратился. Эта волна резонировала с пустотой в сердце Мордена, мягкие круги волн наполнили ее чернотой — озеро во тьме, вода умиротворения и забвения. Руки Мордена выскользнули из ее ладоней.

Анна открыла глаза. Пульсация мыши замедлилась, а потом прекратилась. Спина Мордена выпрямилась, он отстранился от нее. Пространство между ними мгновенно заполнилось тенями. Их окружила живая тьма.

Анна станет мышью, пойманной в клетку нервов, сухожилий и костей, прочно соединенную с машиной. Она станет частью машины, всего лишь винтиком или чипом, затерянным кусочком органической ткани, со смутными воспоминаниями о теплом гнезде из древесных стружек, потерянная для себя и других, пойманная в ловушку так же, как были пойманы жена и дочь Мордена.

Любить машину.

Служить машине.

Служить им.

Глаза созданий впились в нее: далекие звезды, полные ледяного огня, напоминавшие ей пустоту, с которой она столкнулась лицом к лицу. Так ли уж плохо служить им добровольно? Служить их голоду, их алчности, их огню и жажде уничтожения? Вправе ли она воздвигнуть границу между собой и Джоном, границу, которую она никогда не сможет преодолеть? Может ли она покинуть его по собственной воле?

Придется. Если она станет служить им по доброй воле, то точно потеряет себя, так же, как если она станет частью машины.