Тень, что внутри.
Шрифт:
На время церемонии Джон пригласил на мостик Росса и Спано. Сейчас, когда он смотрел на них, то видел, как они гордятся собой, и это заставляло его верить в то, что они тоже исполнят свое предназначение.
Церемония транслировалась на все корабли и, когда настала очередь заключительной речи президента Сантьяго, все слушали его слова:
— Это был исторический день, и для меня большая честь завершить церемонию открытия Вавилона 5. „Открытие” —
Мы должны хранить верность этой станции и ее предназначению, потому что Вавилон 5 — это наша последняя надежда на мир.
Джон с изумлением улыбнулся, узнав цитату из Линкольна — его любимого президента.
— Веря во все это, я посвящаю эту станцию, эту надежду — миру.
Команда разразилась аплодисментами. Джон гордился тем, что был частью этого, частью Космофлота. Этот момент казался невероятно значимым. Он хотел, чтобы Анна сейчас была здесь, чтобы она разделила это вместе с ним, тоже стала частью истории.
— Капитан, — произнес офицер связи. — На Золотом Канале — генерал Лохшманан.
Странно, что он звонит именно сейчас, подумал Джон. По графику „Агамемнон” сейчас находился в ремонте.
— Соедините меня с ним.
Когда на экране появился генерал, Джон понял, что что–то не так. Обычная безупречная осанка генерала сейчас была несколько нарушена. Он слегка наклонился над столом. Мысли Джона метались, он пытался сообразить, что бы это могло быть, но на ум не приходило ничего путного.
— Мне очень жаль, Джон. У меня плохие новости. Полагаю, что вам лучше услышать это наедине.
Эти слова прозвучали очень похожими на его собственные, когда он звонил родственникам погибших подчиненных.
— Что случилось? — спросил он, затаив дыхание. Прежде, чем услышать его слова, Джон уже догадался о единственно возможном ответе. Он думал, что никогда не услышит эти слова, этот ответ, который оборвет его жизнь в том виде, в каком он ее знал, и превратит его в кого–то другого, в того, кем он никогда бы не хотел стать, в кого–то без нее. Он проглотил комок в горле, осознав истину. Этого не может быть. Этого не может быть. Этого не может быть. Он спас всех этих бесполезных людей лишь для того, чтобы дать ей умереть?
— Произошла ужасная катастрофа, Джон.
Из ледяной тьмы она говорила с ней. Она объясняла тайны жизни своих элементов, радость пульсации и очищения, элегантность нейронов, вспыхивающих в полной гармонии друг с другом. Она открывала Анне внутреннюю красоту самой себя, — огромной и в то же время элегантной машины: широкий размах крыльев, грозно надвигающихся из глубин Вселенной, изящество изменчивого узора на ее коже, совершенство внутренних связей, форма и содержание, слитые в неразрывную цепь. Она учила Анну бесшабашно радоваться движению, наслаждаться грациозностью гибкости, точно фокусировать луч, радоваться боевому кличу. Все системы машины пройдут через нее, она будет ее сердцем, она станет машиной. Она будет координировать работу всех ее систем, поддерживать одновременную работоспособность узлов сложной многоуровневой машины, ритмичную пульсацию ее песни, марша, в котором никогда не изменится ни одна нота. Кожа машины станет ее кожей, кости и кровь машины — ее костями и кровью.
И, тем не менее, она все еще чувствовала собственное тело — слабую бесполезную вещь, грубую и примитивную оболочку. Она чувствовала его: холодное, жаждущее прикосновения, объятий Джона, который поддерживал ее во тьме и дарил ей тепло. Джона, которого она никогда больше не увидит. Он бы полюбил машину.
Она любила машину. Машина не старела, она была могучей, никогда не устающей, никогда не замедляющейся. Сосредоточенная на своем предназначении, эффективная в действии, это был совершенный механизм, замкнутая вселенная, жизнь, замкнутая в петлю, повторяющаяся снова и снова, один и тот же узор, который никогда не изменится. Она объясняла тайны жизни своих элементов, радость пульсации и очищения, элегантность нейронов, вспыхивающих в полной гармонии друг с другом. Она тьмой нависала со свода небес. Она была машиной, и машина была Вселенной.