Тень друга. Ветер на перекрестке
Шрифт:
«Свои крестьяне» мстили новому владельцу Архангельского за его поспешный отъезд. О чем думал в то время Юсупов, мы не знаем. Но богач помещик Поздеев, махнувший от французов из своего имения в Вологду, оставил след своих мучительных опасений в дошедшем до нас письме его знакомому. Он, как многие крепостники, ждал грозного крестьянского восстания и писал: «...ибо где теперь безопасность? Потому и мужики наши, по вкорененному Пугачевым и другими горячими головами желанию, ожидают какой-то вольности...»
Восстания не было. Крестьянство обратилось лицом к неприятелю для отражения его нашествия и надеялось за свои заслуги в войне получить наконец из рук
Сказочно богатый Николай Борисович Юсупов позволил себе пренебречь обычной экономикой дворянских поместий. Он создал в Архангельском оранжерею, ботанический сад и, как сам говорил, «уничтожил хлебопашество». Его фарфоровый и хрустальный заводы несли убытки, поскольку все изделия предназначались только для собственного обихода. Вазы с восхитительной росписью, сервизы на 50 и 100 персон, винные приборы изумительной красоты, штучные штофы подносились высочайшим особам, важным родственникам, именитым иностранным друзьям.
Празднества в честь гостей стоили баснословно дорого и превосходили роскошью приемы при дворах европейских королей. Один вечер в честь персидского принца Хосров-Мирзы поглотил целое состояние.
Может быть, и не стоило все это вспоминать, если бы гнезда, подобные Архангельскому, не сыграли такой роли в расцвете архитектуры и интерьера русской усадьбы и не вызвали бы к творчеству одаренных русских художников, скульпторов, выдающихся резчиков по дереву и камню, специалистов по золочению, актеров и актрис крепостных театров. Сквозь тяготы подневольной жизни росли, пробивались к вершинам искусства русские таланты из народа.
Сын Юсупова, его единственный наследник, в 1837 году неожиданно распорядился превратить Архангельское в доходное имение, а самые ценные произведения искусства вывезти оттуда в Петербург. Понимая, куда идет дело, Герцен писал: «Бывали ли вы в Архангельском? Ежели нет, поезжайте, а то оно, пожалуй, превратится в фильятурную фабрику, или, не знаю, во что, но превратится из прекрасного цветка в огородное растение». Внук Юсупова почти всю жизнь прожил за границей, подмосковная усадьба его не интересовала, но он по крайней мере не расхищал художественные коллекции деда.
Старый Юсупов умер в свой срок. Речь идет не о биологической смерти, но о социальной. Крепостное право становилось все более невыносимым. Оно мучило подъяремных крестьян, тяжелой гирей висело на экономике страны. И теперь оно уже мешало новому классу с его холодной жаждой прибыли — буржуазии. Родовая знать начинает терять свое могущество — не сразу, не везде... Медленно, неотвратимо ветшают, разоряются старые дворянские гнезда. Крупные подмосковные усадьбы клонятся долу.
Пушкин был свидетелем самого начала этого процесса, но картина, нарисованная им, необычайно выразительна. «Куда девалась, — писал поэт в 1830 году, — эта шумная, праздная, беззаботная жизнь? Куда девались балы, пиры, чудаки и проказники? Все исчезло... Роговая музыка не гремит в рощах Свиблова и Останкина, плошки и цветные фонари не освещают английских дорожек, ныне заросших травою, а бывало установленных миртовыми и померанцевыми деревьями. Пыльные кулисы домашнего театра тлеют в зале, оставленной после последнего представления французской комедии. Барский дом дряхлеет».
Последние Юсуповы (Сумароковы-Эльстон) охотно жили в усадьбе, но не обнаружили никакого стремления к собирательству ценностей культуры, к возобновлению того, чем славилось Архангельское прежде. Они уже составляли категорию тех «дешевых бар», которые перед Октябрьским рубежом ничего не создавали, ничего не умели, ничего не испытывали, кроме пресыщения, скуки и страха за свои привилегии.
Будем справедливы. Их предок Н. Б. Юсупов, бывший гвардейский офицер, екатерининский вельможа-крепостник, во всяком случае понимал и любил искусство, был директором императорских театров и Эрмитажа. Главное назначение Архангельского при нем состояло все-таки не в пирах. Юсупов приобрел его и устроил как хранилище коллекции картин, книг, мебели, утвари. Дворец и парк, создание которых, начатое в дни Голицына, продолжалось полстолетия и знаменовало собой подъем художественной культуры народа, остались в национальной истории памятником русского труда и искусства.
Архангельское — художественная сокровищница. Чего стоит только один зал Тьеноло во дворце! Молодой князь поехал за границу в 1772 году, через два года после смерти великого художника. Юсупов, несомненно, был и в Вюрцбурге и видел фрески, украшавшие парадную лестницу резиденции архиепископа, картины в кайзеровском зале.
Живопись Тьеноло притягивает и потрясает. Однажды в Вюрцбурге я долго смотрел на это буйство красок. Фрески на божественные сюжеты исполнены не в ангельском голубом тоне, а в охристом, рыжем. Здесь небеса ржавые, почти коричневые. Охра переходит в темное адское пламя. Нельзя оторваться от такого пиршества цвета и воображения.
Легко представляю себе, как поразило это искусство молодого Юсупова — к тому времени он уже оставил недолгую свою военную службу и поехал в Европу довершать образование. Он познакомился с Вольтером, Руссо, людьми литературы и искусства.
В этой поездке он и положил начало своей художественной коллекции. Вероятно, тогда он приобрел у сына Джованни Баттиста Тьеноло парные полотна его отца — «Встреча Антония и Клеопатры» и «Пир Клеопатры», уплатив за них полмиллиона золотых рублей. Фантастическая цена по тому времени. Такова легенда. Возможно, будет найдена иная, точно документированная версия архангельской биографии этих картин.
В Архангельском, как известно, бывал Пушкин. Его поразил дворец, «где циркуль зодчего, палитра и резец ученой прихоти повиновались и, вдохновенные, в волшебстве состязались».
Сюда приезжал Герцен. Он тонко и точно ощутил и выразил духовную суть Архангельского: «Здесь человек встретился с природой под другим условием, нежели обыкновенно. Он потребовал от нее одной перемены декораций для того, чтобы отпечатать дух свой, придать естественной красоте художественную, очеловечить ее. Бывали ли вы в Архангельском? Если нет — поезжайте...»
Юсуповы любили показывать свое владение, но, разумеется, избранным.
Из потаенных глубин большого шкафа в одной из комнат дворца-музея появилась объемистая книга. На переплете сияла надпись накладного серебра: «Архангельское». Я ахнул. Передо мной лежал чудом сохранившийся альбом Юсуповых. Я листал его страницы, и мне открывалась панорама связей последних хозяев поместья, весь этот обособленный мирок помещичье-буржуазной элиты. Князья... графы... бароны... министры... фрейлины двора... генералы, офицеры гвардии, Шереметевы, Гагарины, Маннергейм, Ностиц, Родзянко, Куропаткин, Баттенберги...