Тень Гегемона
Шрифт:
– Приношу вам свои извинения за это упущение, – сказал Ланковский. – Ваш муж сел на другой самолет, летящий иным маршрутом, но он прилетает. И с вашими родными все в порядке, – по крайней мере, нет причин думать, что это не так.
– И все же вы что-то недоговариваете.
– Был некоторый инцидент. С вашим мужем ничего не случилось, он цел и невредим, но на него было совершено покушение. Мы считаем, что, если бы вы сели в первое такси, покушения бы не было. Было бы похищение.
– А почему вы так думаете?
– Да, но еще больше он хочет то, что вы носите в себе.
Только секунда понадобилась ей, чтобы понять, откуда он это знает.
– Они захватили эмбрионы.
– Охранник получил взятку от третьей стороны и позволил этой стороне похитить ваши замороженные эмбрионы.
Петра знала, что Волеску лгал насчет своей возможности определить, у каких младенцев есть «ключ Антона». Но теперь и Боб это тоже знает. Они оба понимали цену детей Боба на открытом рынке и что самая высокая цена будет за тех, у кого в ДНК обнаружится «ключ Антона», по крайней мере по мнению потенциальных покупателей.
Петра заметила, что дышит слишком часто. Не хватает еще, чтобы голова закружилась. Она заставила себя успокоиться.
Ланковский нагнулся и чуть потрепал ее по руке. Да, он видит, как я расстроена. Я не умею скрывать свои чувства, как Боб. Если только это умение – не признак отсутствия любых чувств.
Боб теперь должен знать, что Волеску их обманул. Судя по всему, ребенок у нее внутри также может быть поражен болезнью Боба. Боб поклялся, что никогда не заведет детей с «ключом Антона».
– Были требования о выкупе? – спросила она Ланковского.
– Увы, нет. Мы не думаем, что они предпримут невозможную попытку получить деньги от вас. Слишком велик риск, что их перехитрят или арестуют, – по сравнению с риском при продаже ваших детей третьей стороне.
– Тут, я думаю, риск почти нулевой, – сказала Петра.
– Наверное, вы правы. Но ваши дети будут в безопасности, если это может вас утешить.
– Чтобы из них вырастили чудовищ.
– Наверное, они не будут себя таковыми считать.
– Вы хотите сказать, что готовы выйти на рынок за одним из них, чтобы воспитать себе гения?
– Мы не участвуем в торговле живым контрабандным товаром, – ответил Ланковский. – У нас долго стояла проблема работорговли, с которой не удавалось покончить. Сейчас, если кто-то будет пойман на владении, продаже, покупке или перевозке раба, если официальное лицо поймают на потворстве рабству или работорговле, наказанием будет смертная казнь. Суд в этих случаях скор, просьбы о помиловании не удовлетворяются. Нет, миссис Дельфики, место, где мы сейчас находимся, весьма неподходящее для попыток сбыть украденные эмбрионы.
Даже сквозь тревогу о детях – потенциальных детях – до Петры дошло, что он только что открылся: «мы» – это не Сирия, а, скорее, некое панисламистское теневое правительство, которое – официально по крайней мере – не существует. Власть, переходящая национальные границы.
Вот что имел в виду Ланковский, когда говорил, что работает на правительство Сирии «иногда»? Потому что не «иногда» он работал на правительство выше сирийского.
У них уже был собственный соперник Гегемону.
– Быть может, когда-нибудь, – сказала Петра, – моих детей обучат и используют для помощи в защите какой-то страны от мусульманского завоевания.
– Поскольку мусульмане больше не вторгаются в другие страны, мне интересно, как это может случиться.
– Где-то здесь вы прячете Алая. Чем он у вас занят – плетет корзины или лепит горшки на продажу?
– Вы видите только эти две альтернативы? Плетение корзин или агрессивная война?
Но Петре не были интересны его отрицания. Она знала, что ее анализ верен настолько, насколько возможно при таких скудных данных, и отрицание в данном случае было не опровержением, а косвенным подтверждением.
А интересовал ее сейчас Боб. Где он? Когда попадет в Дамаск? Что он собирается предпринять по поводу пропавших эмбрионов?
Потому что единственная мысль, которая сейчас была ей доступна, кричала из самых глубин души: «Мои дети у него». Не флейтист увел детей из города. Не Баба-яга заманила их в избушку на курьих ножках. Не ведьма в пряничном домике держит их в клетках и откармливает на убой. Не серые детские фантазии, не дымка и туман. Только сплошная чернота, где нет света, где даже не помнят, что такое свет. Вот где теперь ее дети.
В утробе Зверя.
Дрезина остановилась возле простой платформы. Рельсы тянулись дальше, неизвестно куда. Этот туннель мог идти в Багдад, в Амман, под горами в Анкару, может быть, под радиоактивной пустыней, чтобы выйти там, где древний камень ждет, пока пройдет полураспад полураспада полураспада смерти и паломники снова будут совершать хадж.
Ланковский протянул руку и помог Петре выйти из дрезины, хотя она была молода, а он стар. Но он себя вел с ней необычно, будто надо было обращаться с ней осторожно. Будто она была непрочной и в любую минуту могла сломаться.
И это было правдой, она могла сломаться. И сломалась бы.
«Только сейчас мне нельзя сломаться. Потому что одно семя у меня могло остаться. Может быть, оно не погибло, когда его в меня вложили, а начало жить. Может быть, оно пустило корни в моем саду, расцветет и принесет плод – младенца на коротком извитом стебле. И когда плод созреет, выйдет с ним и стебель, и корень, оставив пустой сад. А где тогда будут другие? Может быть, вырастут в чужой воле. Но я не сломаюсь, потому что этот у меня есть. Быть может».