Тень Гегемона
Шрифт:
Боб отсалютовал полковнику. Полковник отдал ответный салют и вошел в вертолет.
Дверь закрылась.
Боб с Петрой отбежали подальше от воздушного потока. Машина поднялась в воздух, и Боб велел всем лезть в последний оставшийся на земле вертолет. Не прошло и двух минут, как он тоже взлетел, и таиландские машины вместе с китайскими перелетели через здание, где их встретили остальные реактивные вертолеты Боба, державшие периметр.
Вместе они полетели на юг, медленно, на лопастях. Индийцы по ним не стреляли. Индийские офицеры знали, что лучшие военные умы Индии попадут туда, где им будет намного безопаснее, чем в Хайдарабаде
Боб отдал приказ, и все его вертолеты поднялись вверх, свернули лопасти и стали терять высоту, пока не включились сопла, быстро уносящие машины к Шри-Ланке.
Петра мрачно ссутулилась в своем кресле. Вирломи была рядом с ней, но они не разговаривали.
– Петра! – сказал Боб.
Она не подняла глаз.
– Вирломи нашла нас, а не мы ее. Если бы не она, мы бы не смогли тебя выручить.
Петра все равно не подняла глаз, но протянула руку и положила ее на руки Вирломи, сцепленные на коленях.
– Ты смелая. Ты умная. Спасибо за сочувствие.
Петра посмотрела на Боба.
– Но тебя я не благодарю, Боб. Я была готова его убить. Я бы это сделала. Я бы нашла способ.
– Он кончит тем, что сам себя убьет, – сказал Боб. – Он пытается прыгнуть выше головы – как Робеспьер, как Сталин. Люди увидят его образ действий, и, когда до них дойдет, что он отправит их всех на гильотину, они решат, что с них хватит, и Ахилл умрет.
– А скольких еще он убьет до того? И кровь их будет на твоих руках, потому что ты погрузил его в вертолет. И на моих тоже.
– Ты не права, Петра. За его убийства отвечает он, и только он. И ты ошибаешься насчет того, что было бы, если бы мы тебя с ним отпустили. Ты бы не пережила этот полет.
– Этого ты не знаешь!
– Я знаю Ахилла. Когда вертолет поднялся бы этажей на двадцать, тебя бы выбросили из двери. Знаешь почему?
– Чтобы ты видел, – ответила она.
– Нет, он бы подождал моего отлета, – сказал Боб. – Он не дурак. Собственная жизнь ему важнее твоей смерти.
– Так почему ты так уверен, что он убил бы меня сейчас?
– Потому что он обнимал тебя, как любовник, – сказал Боб. – Прижимая к твоей голове пистолет, он держал тебя с нежностью. Думаю, он бы поцеловал тебя, сажая в вертолет. Он хотел, чтобы я это видел.
– Она не дала бы ему себя поцеловать! – с отвращением сказала Вирломи.
Но Петра глядела в глаза Боба, и слезы на ее глазах дали более искренний ответ. Она уже позволила Ахиллу целовать себя. Как Проныра.
– Он тебя отметил, – объяснил Боб. – Он тебя полюбил. У тебя была над ним власть. И когда ты была бы уже не нужна ему как заложница, тебе нельзя было бы жить дальше.
Сурьявонг передернулся:
– Что его таким сделало?
– Ничего его таким не сделало, – ответил Боб. – Какие бы ужасы ни происходили в его жизни, какие бы страшные желания ни поднимались из его души, он сознательно шел навстречу этим желаниям, он по собственной воле делал то, что делал. За свои действия отвечает он сам, и никто другой. И уж точно не те, кто спасал ему жизнь.
– Как мы с тобой сегодня, – сказала Петра.
– Сегодня ему спасла жизнь сестра Карлотта, – сказал Боб. – Последнее, о чем она меня просила, – оставить отмщение Богу.
– Ты веришь в Бога? – удивился Сурьявонг.
– Все больше и больше, – ответил Боб. – И все меньше и меньше.
Вирломи взяла руки Петры в свои:
– Хватит себя грызть и хватит об Ахилле. Ты от него освободилась. Можешь теперь целые минуты, часы и дни не думать о том, что он сделает, если услышит, что ты сказала, и как тебе действовать, учитывая, что он может за тобой следить. Единственное, чем он может теперь тебе повредить, – это если ты будешь следить за ним в сердце своем.
– Слушай ее, Петра, – сказал Сурьявонг. – Она, знаешь ли, богиня.
– Ага, – засмеялась Вирломи. – Спасаю мосты и приманиваю вертолеты.
– А меня осенила благодатью, – напомнил Сурьявонг.
– Не было этого, – сказала Вирломи.
– А по спине моей прошла? – спросил Сурьявонг. – Теперь все мое тело – путь богини.
– Только задняя половина, – ответила Вирломи. – Найди теперь кого-нибудь, кто осенит благодатью переднюю.
Под эту болтовню, пьяный от успеха, свободы и оставшейся позади невообразимой трагедии, Боб смотрел на Петру, на слезы, капающие из ее глаз, и ему хотелось протянуть руку и утереть их. Но что толку? Эти слезы поднимались из глубокого колодца душевной боли, и его прикосновение не осушит их источник. На это потребуется время, а время – это единственное, чего у него нет. Если у Петры будет в жизни счастье – то драгоценное счастье, о котором говорила миссис Виггин, – оно свершится, когда Петра объединит свою жизнь с кем-то другим. Боб ее спас, освободил ее не для того, чтобы войти в ее жизнь, но чтобы не нести вину за ее смерть, как нес он вину за смерть Проныры и Карлотты. Это был в некотором смысле эгоистичный поступок. Но в другом смысле ему от результатов этого дня ничего не достается.
Кроме одного: когда придет его смерть, скорее рано, чем поздно, он, оглянувшись назад, сможет гордиться этим днем больше, чем любым другим. Потому что сегодня он победил. В самом сердце страшного разгрома он обрел победу. Он лишил Ахилла одного из самых желанных убийств. Он спас жизнь лучшего друга, хотя она пока что не очень благодарна. Его армия сделала то, что надо было сделать, и ни одну из вверенных ему двухсот солдатских жизней он не потерял. Он всегда был участником чьей-то победы, но сегодня – сегодня победил он.
20. Гегемон