Тень и шелк (Под именем Энн Максвелл)

Лоуэлл Элизабет

Шон понял затруднительное положение ламы. Трудно балансировать между духовной простотой и геополитическими сложностями.

«Трудно? Черта с два, – думал Шон, – попросту невозможно. По крайней мере для меня».

– Западное образование, которое так досаждает моему наставнику, я получил в сфере международной политики и дипломатии, – известил собравшихся Пакит.

– В Стэнфорде или Калифорнийском университете? – спросила Редпас.

Пакит не скрыл изумления.

– В Стэнфорде.

Но как вы узнали?

– У калифорнийцев своеобразный акцент.

– Правда? Не замечал.

– Не волнуйтесь, – успокоила молодого человека Редпас. – Телевидение уравнивает все языковые различия в США. Ваш акцент уже стал или вскоре станет преобладающим.

Слегка улыбаясь, Дэни глотнула чаю с маслом и с наслаждением вспомнила о днях, проведенных на Великом шелковом пути.

– В ходе изучения курса нам требовалось прочесть немало ваших трудов, – сообщил Пакит послу.

На первый взгляд эти слова могли показаться комплиментом. Но в них читался еле уловимый намек: если бы не требования преподавателей, Пакит не стал бы утруждать себя чтением трудов посла Редпас.

Шон пил чай и выглядел таким же умиротворенным, как Дэни. Но это впечатление было обманчивым. Шон чувствовал, что Пакита раздражает присутствие Редпас.

Вероятно, виной всему просто обычное честолюбие, размышлял Шон. Оно то я дело подводит молодых людей. Пакит не желает, чтобы кто-нибудь, кроме него, нашептывал советы на ухо Прасаму.

– Некоторые из моих трудов были написаны еще до вашего рождения, – невозмутимо призналась Редпас. – Уверена, вы сочли их устаревшими.

Пакит удивленно заморгал, но тут же расплылся в странной улыбке.

– Мир меняется быстро и бесповоротно, – согласился Пакит. – Общества, которым удается выжить, должны изменяться вместе с ним.

Дхамса нахмурился и раздраженно зашевелился.

– Мир действительно меняется, – возразила Редпас, – но человеческая натура остается неизменной. Тщеславие, алчность, гордость, страх, сексуальное влечение – все это непреходяще.

– Весьма старомодная точка зрения, – отметил Пакит.

– Благодарю, – парировала Редпас. – Но в современном мире немного найдется истинных ценностей.

Шон спрятал улыбку за пиалой с чаем. Он подозревал, что молодой монах уже понял: скрестить словесные мечи с Кассандрой Редпас – значит выставить себя в самом неприглядном виде.

Пакит усмехнулся:

– Достопочтенный лама разделяет ваши взгляды.

– Да, – кивнула Редпас. – Мы с мистером Кроу и ламой не раз беседовали на философские темы.

– Теперь я понимаю, почему он предпочел доверить вам и вашим людям этот бесценный шелк.

– Судя по голосу, вы не согласны с решением ламы, – заметила Редпас.

Пакит старательно покачал головой.

– Я не видел необходимости усиливать охрану шелка, – заявил он. – Этим мы только привлекли бы к нему внимание.

Дхамса что-то негромко произнес по-тибетски. Шон перевел:

– Одеяние Будды – сердце тибетской культуры. Китайское правительство осознает власть подобных религиозных символов, даже если некоторые из младших монахов Лазурной секты ее не до конца понимают.

Пакит положил локти на стол, переплел пальцы и уставился на Дхамсу в упор. На лице молодого монаха заиграла холодная улыбка.

Он напоминал Дэни адвоката, ведущего давно уже продуманный и отрепетированный спор.

– Мы, тибетцы, в конце концов должны заключить мир с КНР, – спокойно произнес Пакит по-английски.

– Вот как? – переспросил лама.

– Да. За ними будущее.

Дхамса ответил что-то по-тибетски.

Шон негромко перевел:

– Достопочтенный лама говорит, что будущее приходит и уходит, а буддизм остается. Его сущность неподвластна изменениям. Это Великое Непреходящее и Неизменное.

Пакит метнул в Шона взгляд прищуренных глаз.

– Мой перевод неточен? – спросил Шон у молодого монаха.

– Он превосходен.

– Вы очень любезны, – бесстрастно отозвался Шон.

– Но все дело состоит в том, – возразил Пакит, – что власть КНР более опасна для Тибета, чем любая другая.

– Может быть, – согласился Шон. – Хотя большинство тибетцев считают иначе. Они верят в возвращение царя-воина Гесара. Тогда в Тибете вновь воцарится свобода, сохранить которую способен лишь опытный правитель.

– Большинство тибетцев никогда не уезжают дальше чем на двадцать миль от места, где родились, – напомнил Пакит.

– Поэтому они и ценят свою религию, – подхватил Шон:

– Она пронизывает их до мозга костей. Она разлита в воздухе, которым они дышат, в небе над головой, в камнях под ногами. Это трансцендентное, ставшее осязаемым.

– Религия и современность могут прекрасно сосуществовать, – возразил Пакит. – Взгляните на Америку.

– В Америке правительство не касается религии – в отличие от КНР.

– Внешне – да, – согласился Пакит, – но на самом деле КНР…

– Довольно, – резко перебил Дхамса по-английски. – Шелк важнее. Мы теряем время.

Он отставил пиалу с громким стуком.

Пакит потянулся за собственной пиалой, сделал глоток и вновь заговорил:

– Прошу прощения. Достопочтенный лама, как всегда, говорит по существу, чему не мешает научиться многим.

Лицо Дхамсы слегка смягчилось. Он жестом велел Пакиту продолжать, перекладывая на помощника все неудобства разговора на чужом языке.