Тень иллюзиониста

Леандро привык нанизывать события своей жизни на прочную ось истории. Он помнил, что когда Армстронг, как великан, шагал по поверхности Луны, он, Леандро, сидел в «Авеню» и впервые держал за руку вдову Гуарас. Или что спустя двадцать лет новость о падении Берлинской стены, объявленная по радио, застала его голым перед зеркалом в ванной, подавленного внезапным и окончательным выводом, что он стал старым. Это железное свойство памяти Леандро распространялось и на Беато. Последний визит Беато на улицу Луны, о котором

Леандро никогда не забудет, совпал с войной в заливе, когда у всех было такое ощущение, что мир движется к своему концу. Многие годы Леандро объяснял эту свою привычку страхом остаться одиноким на обочине истории, непричастным к движению ее огромных шестеренок. Но однажды он открыл истинную причину. Он оглянулся на свое прошлое и понял, что с течением времени именно история оказывается погребенной под событиями незначительными, что связь между его жизнью и историей всего человечества похожа на брак по расчету, мнемотехнический трюк, благодаря которому проще вспоминать прошлое.

Как и всем остальным жителям улицы Луны, ему не хватало Беато, и он месяцами ждал его приезда. Обычно тот приезжал в ноябре, в разгар бабьего лета, когда весна как будто ненадолго возвращается для того, чтобы открыть двери непогоде. Но в том году зима пришла без посторонней помощи в середине октября, и казалось, что пронизывающий холод и густой покров тумана, сопровождавшие ее, уже никогда не отступят. Осталось позади время рождественских праздников — промозглое и нескончаемое, — когда людей грела только надежда, тщетная надежда: вдруг небо проявит неожиданную доброту, распахнется и пустит к ним солнце и Беато. Февраль подходил к концу, и пошли слухи, что тот уже не приедет.

Беато хранил в своей памяти сотни лечебных рецептов, волшебных фокусов, песен, формул любовных напитков и советов от уныния. Ему приписывали множество способностей. Говорили, что он умеет ставить диагноз по радужной оболочке глаза, музыкой прогонять печаль и приступы меланхолии, а также вызывать духов. Он готовил настои: страстоцвет — от бессонницы, гамамелис — от угрей, календулу — от женских болезней. Поговаривали, что он вылечил от фригидности фрау Беккер, немку-булочницу, заставив ее несколько раз прослушать «Серенаду» Гайдна. Сирсе, жена лавочника Мартина, клялась, что сбросила пять килограммов благодаря «Женитьбе Фигаро».

Беато путешествовал в ветхом фургоне, единственным украшением которого было очарование старины. Непогода и время стерли со стен фургона большую часть краски, только кое-где оставался тонкий растрескавшийся слой пастельных тонов. С обеих сторон возле окон сохранилась полустертая надпись PRICE. Беато любил рассказывать, как его дом на колесах уцелел во время пожара, в 1958 году уничтожившего цирк PRICE, и как он давал приют знаменитым клоунам, фокусникам, укротителям диких зверей и акробатам.

Впервые Беато наведался на улицу Луны, когда генерал Франко бился в агонии в окружении докторов и капельниц. Он просто остановил свой фургон на тротуаре, и в тот же миг рядом выросла полицейская машина. Дверца справа от водителя открылась, и появился полицейский с огромными усами и фиолетовым нарывом на щеке. Он подошел к Беато, запрокинув подбородок, держа в руке резиновую дубинку.

— Парковка здесь запрещена, и торговля с рук тоже. Убирайтесь, — в голосе его смешались в равной степени презрение и боль.

Беато некоторое время разглядывал налитые кровью глаза полицейского, его лицо, отекшее от мучительных бессонных ночей.

— Зубы, да? — спросил он спокойно.

Полицейский утвердительно кивнул, на этот раз без презрения, сломленный невыносимой болью.

— Этой беде можно помочь. Идите сюда.

Полицейский недоверчиво поглядел по сторонам, не зная, как поступить. В конце концов победила боль. Он махнул своему напарнику, чтобы

тот ждал его в машине, так и торчавшей посреди улицы, и скрылся в фургоне.

Он вышел через пятнадцать минут, вздутие на щеке уменьшилось наполовину, а из-под усов проглядывала улыбка облегчения. К тому времени пробка, вызванная остановкой полицейской машины, вылезла за пределы улицы Луны и росла с каждой секундой. Машины гудели в удушающем облаке выхлопных газов.

Полицейский аккуратно забрался в машину, ощущая с наслаждением отсутствие боли.

— Этот волосатый меня вылечил, — сказал он своему напарнику.

— Да? А как?

— Никак. Положил мне руку на больную щеку, и все.

Новость молниеносно распространилась по участкам. Перед фургоном образовалась длинная очередь хворающих полицейских, и Беато провел остаток дня, бесплатно врачуя недуги служителей закона. Начальник полиции, которого, как поговаривали, Беато вылечил от импотенции с помощью настоя чабреца, отблагодарил его, выписав разрешение на ежегодное посещение улицы Луны без уплаты налогов. Этот документ должен был оставаться в силе даже после смерти генерала Франко, и на него не могли влиять ни изменения в политической жизни страны, ни исторические пертурбации.

Леандро провел бессонную ночь перед телевизором, с замиранием сердца наблюдая войну, смысла которой не понимал. Экран озарялся вспышками выстрелов. Танки, как обезумевшие шахматные фигуры, двигались по черной доске ночи. Через каждые несколько минут нервный репортер рассказывал о последних событиях в зоне конфликта. Устав, Леандро встал, чтобы выключить телевизор, и взял с журнального столика свой дневник. Снова устроившись в кресле, он стал листать страницы и почувствовал, как в эти мгновения легко, словно привидение, он парит над временем — тем самым временем, которое неустанно, год за годом его разрушало, пока не превратило в старика. Леандро выбрал одну из прошлогодних записей, сделанную им во время визита Беато, и прочитал вслух:

«Вчера Беато творил чудеса. Как только в его руках исчез белый голубь, послышался голос Паниагуа, который заглушил аплодисменты. Он просил повторить тот же трюк с его женой. По его тону не было похоже, что он издевается или шутит. По-моему, это был скорее крик отчаяния, как будто наружу вырвалось его самое сокровенное желание. Наверное, остальные подумали так же, потому что внезапно перестали аплодировать и с удивлением уставились на супружескую пару. Жена Паниагуа несколько секунд пристально смотрела на мужа, затем встала со своего места. Она медленно шла между рядами, держа руки по швам, и наконец поднялась на сцену. Беато действовал очень быстро. Он накрыл ее черным бархатным покрывалом, произнес впечатляющее заклинание, сдернул покрывало и указал свободной рукой на пустое место, где несколько секунд назад лежала женщина. Зрители были так ошеломлены, что даже не сразу стали аплодировать. Беато встряхнул покрывало, чтобы доказать, что никакого обмана нет и женщина исчезла на самом деле. Паниагуа так сжал губы, что от них осталась одна тонкая линия. Он выбежал на сцену и вырвал у Беато черное покрывало. Он щупал его, разглядывал со всех сторон. Разочарованный, он бросил покрывало и принялся стучать ногами по доскам пола в поисках скрытого лаза. В конце концов он замер, упал на колени и зарыдал. Это был резкий и прерывистый плач недовольного ребенка. «Верни мне ее! — прокричал он. — Верни мне ее, говорю!» В «Авеню» стояла мертвая тишина. Беато вознес руки к потолку и снова произнес набор непонятных слов. Он наклонился над покрывалом, взял его за уголок и медленно выпрямился. Затем он дернул материю, и взору зрителей предстала женщина. Паниагуа схватил ее за руку, помог спуститься со сцены и потащил к выходу. Было слышно, как в дверях он спросил: «Куда, черт возьми, ты подевалась?» А она ответила: «Не знаю».