Тень Императора
Шрифт:
– Клянусь Тахмаангом, я бы на месте равранталуков давно перестал считать этих выродков своей родней!
– промолвил полуголый детина, указывая пальцем в сторону группы мечущих кости за соседним столом кочевников.
– Давеча один из них укорял наших озерников за то, что те работают на огороде, словно бабы. У самого брюхо к хребтине липнет, а заступ в руки взять ему, вишь ты, не по чести!
– Брось ты, Мамал, к ним цепляться, - отвечал второй - широкоплечий, в пестрой, похожей на короткий плащ накидке, с мечом в потертых кожаных ножнах на идущей через плечо перевязи.
– Пройдет время, и эти остепенятся. Вон уже рыбу за милую душу трескают, а ведь на моей памяти ещё многие готовы были
Озерниками, как понял Эврих, жители крепости называли тех ранталуков, которые, лишившись из-за мора скота, пришли на берег Голубого озера в Страшные времена, осели здесь и стали промышлять ловлей рыбы и охотой, а потом занялись земледелием. Их более удачливые родичи, считавшие, что настоящие ранталуки не должны посягать на жизнь вольных животных и уж тем паче валандаться в воде, охотясь за нечистыми тварями, или же копошиться в земле, подобно презренным червям, объявили озерников отступниками - лжеранталу-ками или рав-ранталуками. Вожди некоторых племен, настроенные особенно нетерпимо к бывшим родичам, ратовали даже за то, чтобы истребить предателей, презревших законы предков, и учиняли налеты на озерников до тех пор, пока те, заручившись поддержкой обитателей крепости, не устроили засаду, в которой ревнители традиций были истреблены едва ли не поголовно.
Конец братоубийственной вражде положила очередная засуха, во время которой одно из племен кочевых ранталуков пригнало свои стада к Голубому озеру, дабы обменять часть коз и буйволов на столь ненавистную им дичь и рыбу. Традиции традициями, однако у кого-то из скотоводов не хватило твердости смотреть на то, как из-за них чахнут и умирают младенцы. Услышав об этом, Эврих подумал было, что неправильно понял собеседника. Зачем менять скот на рыбу или дичину, ежели его можно резать и есть? И тут выяснилась весьма любопытная особенность ранталуков, услышав о которой кочевники Вечной Степи умерли бы, верно, со смеху. Дело в том, что здешние степняки питались молоком и кровью, выпускаемой по мере надобности из своих стад, но мясо их ели лишь по самым торжественным дням. "Чудно!" - покрутил головой, услышав это объяснение, аррант, но, вспомнив нелюбовь имперцев к близнецам и, напротив, весьма нежное отношение к змеям, признал, что каждый сходит с ума по-своему и таков уж, видно, промысел Богов, коим тот или иной народ поклоняется.
Одним словом, теперь перед началом сезона дождей, когда жить кочевникам, не желавшим резать свой отощавший скот, становилось особенно голодно, они гнали его в район Голубого озера, травы вокруг которого все ещё оставались зелеными. Здесь они производили взаимовыгодный обмен с озерниками, кукусатами и другими оседлыми племенами, все чаще называвшими себя обитателями Великой Империи. Примеру ранталуков последовали сакхи, айоги, ихорачи и мемфи, вынужденные в конце концов признать, что изготовленные в Мванааке ножи и наконечники копий острее и прочнее тех, которые делали они сами. Привозные посуда, ткани и украшения тоже превосходили качеством все то, что выходило из рук работящих женщин, которые, кстати сказать, все охотнее выдавали, как видно было из услышанного Эврихом только что разговора, своих дочерей замуж за озерииков. Те, будучи отступниками, не считали для себя зазорным работать не покладая рук, в то время как истинные воины-ранталуки не унижались даже до пастьбы скота - занятия пристойного для детей и подростков, но никак не для славных воителей.
– Тошно смотреть на мужиков, готовых, сутками прыгая на одной ножке, "вытрясать из себя дух детства", - презрительно оттопыривая губу, промолвил Мамал.
– Единственное, что они умеют, - красть друг у друга скот, почитая
– Зато не пьют, в отличие от некоторых, - подзадорил Мамала сидящий по левую от него руку озерник.
– Хоть в этом-то ты им отказать не можешь?
Вопрос был явно с подковыркой, поскольку сам озерник прихлебывал из чаши сорговое пиво с тем же удовольствием, что и Эврих, а Мамал употреблял нечто более крепкое, изготовленное из того же сорго и называемое "шим-шим".
– Э, друг мой, ежели бы ты считал это достоинством, так и сам бы воздерживался от пива, - отмахнулся от подначки Мамал и, заметив, что аррант внимательно прислушивается к разговору, спросил: - Ну а ты, чужеземец? Что скажешь ты о мужчинах, которые не смеют заводить семью до сорока лет, а живут все вместе в своем мужском доме? Они могут развратничать с любой женщиной, готовой пошире раскинуть ноги, но рожденные от них дети будут считаться незаконными, а допустившего сие "непотребство" ждет вечный позор. Про таких ранталуки говорят, будто те "не научились быть мужчинами" и должны пожизненно оставаться воинами без права стать "младшими старейшинами", завести настоящую жену и законных детей.
– Вероятно, когда-то в этих установлениях имелся смысл. Хотя мне они кажутся несколько противоестественными, - осторожно ответил Эврих.
– Во! Мои слова! Только я говорю - чудовищными! Ну скажи, есть ли у нас в империи хоть один закон или обычай, столь же глупый и отвратительный?
– вопросил Мамал, безусловно уверенный в том, что светлокожий не рискнет ответить утвердительно.
Эврих замешкался, прикидывая, как бы перевести разговор в иное, более спокойное русло, поскольку разошедшийся детина явно настроен был почесать об кого-то свои внушительные кулаки.
– Обычаев и законов таких в империи сколько угодно, - неожиданно встрял в разговор Тартунг.
– Взять хотя бы рабство. В моем родном племени никогда не было рабов.
– Вай-ваг! Это ещё что за недоросток?
– Мамал уставился на парня так, словно впервые увидел.
– Тебя-то кто о чем спрашивал? И что это за племя, где нет рабов? Тоже небось какие-нибудь грязные скотоводы?
– И этот, видать, "дикарь"!
– коротко хохотнул озерник, обидевшийся на Мамала за столь откровенное поношение обычаев ранталуков - хоть и дальних, но все же родичей.
– Ясное дело - дикарь, - не пожелал заметить насмешки Мамал и вновь обратился к Эвриху: - Ты-то сам какого роду-племени будешь?
– Аррант, - кратко ответил Эврих, чувствуя, что пора покидать трактир, и легонько толкая Тартунга локтем в бок, дабы тот не лез на рожон.
– А-а-а...
– уважительно протянул Мамал и обернулся к Тартунгу.
– Но в Аррантиаде, как я слыхал, тоже есть рабы?
– Может, есть, а может, нет. Во всяком случае, единственный знакомый мне аррант освободил меня от рабства сразу же после того, как выкупил и вылечил!
– задиристо бросил парень, не обращая внимания на подаваемые ему Эврихом знаки.
– Н-да... Я бы тоже такого раба освободил и гнал с глаз долой, - задумчиво промолвил товарищ Мамала.
– Это чтобы Нтхай да со своим добром расстался? В такое с трудом верится. А ты что, и впрямь купил его, дабы освободить?
– осведомился у Эвриха озерник.
– Добренький такой или чоги девать некуда?
– Он выразительно скосил глаза на Душегубов перстень с громадным изумрудом, красовавшийся на безымянном пальце арранта.
– Как тебе сказать...
– замялся Эврих.
– Я, видишь ли, думал тихого, скромного слугу куплю, а вместо этого...
– Он выразительно развел руками и под понимающие смешки начал подниматься с циновки.