Тень мачехи
Шрифт:
— Фу на тебя, — Наталья кокетливо, с деланной обидой, стукнула кулачком по его плечу. — Важное обсуждаем, а тебе лишь бы ржать конем!
— Я свое мнение высказал. Мне кажется, Виктория вообще хорошее имя. Вика, Викулька… Можно по-разному называть.
— Ну, все ясно, папаша. Уже любишь ее так, что и я не нужна. Или нужна?…
За окном протяжно зашептал ветер. Гигантское банановое дерево, росшее возле больничной стены, прошлось по стеклу листьями — как уборщица тряпкой. И тут же на утомленную жарой землю рухнул тропический дождь. Мгновение — и Сергей оказался у окна, прикрыл створку, радуясь возможности заполнить возникшую
Крадучись, как осторожный зверь, он вернулся к кровати и снова присел рядом с Натальей.
— Значит, решено: назовем ее Викторией, — сказал он.
— Сергеевной? И в графе «отец» — твоя фамилия? А не боишься, что Анечка твоя узнает? — невинно округлив глаза, уточнила Наталья. Издевка в ее голосе была еле различимой, но Волегов понял, что она снова злится. Отрезал, еле сдерживаясь:
— Она не должна знать. Не должна — и точка. Ты поняла меня?
Наталья почувствовала, что балансирует на грани. И вдруг подумала о канатоходцах, которые иногда падают. Конечно, дико хочется, чтобы он бросил свою инвалидку. Но если он поймет, что она собралась добиваться именно этого, то Волегов передумает и просто отберет ребенка. А вместе с ними исчезнут и деньги.
— Как будто я просто так спрашиваю… — забормотала она. — Мне в ЗАГСе скажут — заполните графу отец! Мне же нужно что-то отвечать…
— Пусть ставят прочерк.
И сказал уже мягче, стараясь донести.
— Включи логику. Если меня вписать в свидетельство о рождении, то сведения о ребенке должны внести и в мой паспорт. И как в этом случае я смогу скрыть, что у меня есть внебрачная дочь?
— Но ты от нее не откажешься? Я не хочу быть одна…
— Мы это сто раз обсуждали! Более того, я сам просил тебя не делать аборт.
Наталья вздернула подбородок, зашипела:
— Не побоялся, чтобы ребенок родился, а записи в паспорте боишься? Вот все вы, мужики, так: «Да зачем нам этот штамп, у нас же любовь!»
— Я никогда не говорил тебе о любви. Ты помнишь, как у нас было, — отрезал Сергей.
А было банально, подумал он. Склеил девчонку с заправки — эка невидаль! Одну из тех горемык, что приехали в столицу за ломтем райского пирога — их, глупо веривших в сказку о Золушке, больных жадностью и паразитизмом, был легион. Сергей не уважал подобные стремления. И это одна из главных причин, по которым он не мог относиться к таким девочкам иначе, чем к организмам, чья роль — давать секс. Как коровы дают молоко, а черви — гумус.
До той поры, когда Анюта оказалась в инвалидном кресле, он не был таким циником. Наверное, потому, что жил иначе — не смотрел на других женщин, занимался любимой работой, не считал мир жестоким. А эти девочки… Ему пришлось пользовался их услугами. Животное начало никуда не деть. Нет, он пытался — почти что год. Но не выдержал, проиграл войну с собственной плотью.
Тем не менее, Волегов следовал железному правилу: с одной девушкой — только одна ночь. Оно было неким оправданием его изменам, потому что давало иллюзию верности — принципам и любимой женщине, которую он ставил выше остальных.
С Наташкой тоже была только одна ночь. Но… много дней продолжения.
Сначала все катилось по колее. Рыжеволосая кассирша в окне заправки: тело по стандарту — две руки, две ноги. Лицо так себе, но не урод. Она сама написала на обороте скидочной карты свой номер. Она была готова без прелюдий. Что ж, в очередной голодный день Сергей позвонил ей. Пригласил на подмосковную базу отдыха, где по традиции снял апартаменты на сутки. Утром отвез обратно, и, прощаясь, вручил пухлый конверт: «Купи себе что-нибудь на память». Она, конечно, звонила и писала сообщения — как и другие. Но телефон для свиданий он хранил в министерском кабинете, в ящике стола. На беззвучном режиме.
Сергей сменил маршрут, и почти забыл имя кассирши с заправки. Но примерно через месяц после их свидания она выследила его у дверей министерства и сообщила, что беременна. Конечно, он ей не поверил. Напомнил, что той ночью был одет как джентльмен — а она ответила, что, видимо, его резиновый «фрак» порвался. Сошлись на том, что через пару месяцев сделают анализ ДНК из амниотической жидкости. А потом поговорят — если, конечно, отцовство Сергея будет доказано.
Он не верил ей до последней минуты. До того момента, как взял бланк с результатами из рук врача. Когда прочел: «Иванов Иван Иванович является отцом ребенка с точностью 99,9%». Иван Иванычем, конечно, был он.
Вот тогда-то и пришлось сделать выбор.
Впрочем, что говорить о выборе, если судьба уже все решила за него. Иметь ребенка от любимой женщины Волегов не мог. А так — хоть от нелюбимой, не любящей его, но способной выносить и родить. И он решился, назначил цену и огласил условия. Их отношения — чисто партнерские, без какой-либо близости. А оплата — пять миллионов рублей до рождения, и пять после. Плюс пожизненное обеспечение. Волегов понимал, что она не устоит.
Теперь ему придется прятаться, врать, вести двойную жизнь — но ради ребенка он мог пойти и не на такое. Если бы еще Наташка смирилась со своим положением и перестала выносить ему мозг…
Из люльки послышалось басовитое кряхтение. Сергей тут же забыл о Наташкином брюзжании: похоже, девочка проснулась! Подошел к малышке осторожно, чтобы не испугать. Круглые глазенки были распахнуты, смотрели куда-то вверх — бессмысленно, будто продолжая видеть сон. Алые губки вдруг пошевелились, беззубый ротик открылся и Вика зевнула — широко, от души.
— Ох, как мы умеем! — новоявленный отец развел руки в искреннем восхищении.
— Дай мне ее, — он и не заметил, как к люльке подошла Наталья. — Пока не расплакалась, нужно покормить.
Она взяла ребенка на руки, поддерживая его головку. Лупоглазое счастье рассержено засопело, недовольно засучило ножками. Лицо младенца скривилось, рот открылся и трубный рев наполнил палату — водопад звуков, в котором недовольство смешивалось с требованием. Наталья села в плетеное кресло, стоявшее у окна, и, устроив дочку на сгибе локтя, выпростала из-под халата налитую, исчерченную синими венами, грудь. Темно-коричневый сосок мгновенно вытянулся, затвердел, выжал из себя молочную каплю. Ребенок перестал плакать, повернул головку, будто отыскивая, принюхиваясь — и, широко раскрыв рот, едва ли не полностью втянул в себя сосок. Разрумянившиеся щечки задвигались, нос громко засопел — младенец поглощал еду с аппетитом, достойным шахтера, вернувшегося с двенадцатичасовой смены. А когда Наталья пошевелилась, желая устроиться поудобнее, девочка недовольно сдвинула бровки и легонько стукнула ручкой по материнской груди. «Ого, да она с характером! Моя порода, такая не пропадет», — мелькнуло в голове Сергея, и он счастливо улыбнулся.