Тень мечей
Шрифт:
— Это подарок. Добро пожаловать в наш город.
События развивались для Мириам слишком быстро.
— Я потрясена… я не могу это принять, — произнесла она.
Но Саладин не желал ничего слышать.
— Ерунда. Кроме того, сапфиры меркнут перед твоей красотой.
Она тут же вспомнила предостережения дядюшки. Она была не готова играть в эти игры.
— Мне пора домой. Дядюшка на базаре, покупает продукты к шаббату. [41] Он скоро вернется.
41
Священный день отдохновения — суббота.
— Не раньше чем через час. Во всяком случае, так доложили мне соглядатаи. — Саладин смерил девушку пристальным взглядом, видимо заметив ее неловкость. Он отошел в сторону, дав ей возможность успокоиться, и стал оглядывать искусно возделанные ряды тюльпанов, посаженные под лимонным деревом.
— Тебе нравится сад?
Мириам была благодарна за эту передышку в любовных ухаживаниях.
— Он прекрасен.
Лицо Саладина приобрело странное выражение, как будто он вспомнил нечто, о чем давно запретил себе вспоминать.
— Разве он может сравниться с оазисом в Аскалоне!
Мириам почувствовала, как по телу пробежал холодок, когда на нее нахлынули собственные нежданные воспоминания.
— Близ Синая? — Она сделала вид, что не знает, где это. Лучше так.
Саладин кивнул.
— Большую часть жизни я провел в Каире и Дамаске, жемчужинах халифата. Но сады Аскалона не имеют себе равных на всем белом свете, — сказал султан.
Мириам старалась не оглядываться, но сейчас была не в силах отогнать воспоминания. Ей тринадцать, она только отошла от потрясения после первых месячных, когда их караван остановился в Аскалоне. Сады там и вправду были удивительные — она таких нигде ни раньше, ни потом не видела. Она вспомнила, как собирала золотистые цветы подсолнечника в подарок своей маме Рахиль. У мамы как раз был в волосах подсолнечник, когда воин-крестоносец пригвоздил ее к земле.
Нет. Больше никаких воспоминаний. Мириам поймала себя на том, что убирает цветок, который Саладин воткнул ей в волосы.
— Султан удивляет меня. Не знала, что воинам нравятся цветы, — произнесла она, отгоняя от себя страшные воспоминания.
Саладин все еще оставался задумчивым.
— Я полюбил свою первую девушку в Аскалоне под пальмой. Однажды лунной ночью… Аскалон навсегда останется для меня особенным местом.
Другие женщины покраснели бы от подобного глубоко личного признания, но Мириам лишь пристальнее взглянула на султана.
— Похоже, ты до сих пор любишь ее.
Саладин посмотрел на Мириам и улыбнулся. Если он и заметил, что она вытащила розу из волос, то промолчал.
— Она была очень красива. — Неужели он хотел поддразнить ее? Мириам почувствовала, как внутри растет волна раздражения.
— А тебя интересует только женская красота, сеид? Больше ничего? — А она-то надеялась, что он на самом деле натура утонченная, как ей вначале показалось. Вероятно, когда дело касается женщин, он такой, как и остальные мужчины.
Саладин подошел к ней почти вплотную, провел рукой по ее щеке, и Мириам почувствовала, как замерло сердце.
— У меня тяжелая жизнь, Мириам. В ней много войны и казней. Я нахожу утешение в красоте.
Мириам сделала шаг назад. По телу вновь пробежала странная дрожь, которая начала ее пугать. Девушка засмеялась, надеясь подавить нарастающую внутри бурю.
— А когда она постареет и увянет? Тогда ее красота тебя утешит?
Саладин наклонился к Мириам, как будто собирался выдать ей государственную тайну.
— Тогда я найду утешение в ее смехе.
Мириам заметила, что ее невольно тянет к султану. Как мотылька на пламя.
— Сеид…
Он наклонился, как будто хотел ее поцеловать. Мириам почувствовала, как заколотилось сердце. Неожиданно султан отступил.
— В прошлый раз меня поразила твоя смелость. Мало у кого хватает духу говорить о том, что думаешь, в моем присутствии, — сказал султан.
Мириам покраснела. Ее ставила в тупик эта игра, а замешательство неизбежно затрагивало гордость и злило. Она не какая-нибудь безграмотная селянка, с которой можно играть в кошки-мышки.
— Разве не ваш Пророк сказал: «Главный джихад — это когда человек говорит правду в лицо правящему тирану»?
Саладин повернулся к Мириам, изумленный тем, что она цитирует одно из преданий о словах и деяниях Пророка — хадису. Редко кто, за исключением учащихся медресе [42] , мог похвастаться тем, что цитирует тысячи изречений Мухаммеда. И уж точно он не ожидал таких познаний у юной еврейки.
— Ты не перестаешь меня удивлять! — воскликнул султан. Мириам заметила, что его восхищение было неподдельным.
42
Мусульманское учебное заведение, выполняющее роль средней школы и мусульманской духовной семинарии, обычно открывалось при мечетях.
— Моя тетушка воспитала образованную девушку, — ответила она, не в силах скрыть надменность в голосе.
Саладин внезапно опять шагнул к Мириам и взял ее за руку. Она вновь смутилась, ощутив жар его тела.
— Равно как и красивую, — добавил он.
Черт бы его побрал! Она вдруг поняла, что раздражение, вызванное поведением Саладина, перерастает в желание. В его присутствии Мириам чувствовала себя на удивление беспомощной, что одновременно пугало и захватывало ее.
— Опять это слово, — все, что она успела произнести, прежде чем он нагнулся и поцеловал ее. Мириам решила сопротивляться, но уже в следующее мгновение осознала, как ее неумолимо затягивает в бурный поток его судьбы. «Против течения истории не поплывешь» — так, кажется, говорил султан. И против страсти.
Они целовались долго и страстно, время как будто остановилось. Мириам, конечно, целовалась не в первый раз. Ее тетушка ужаснулась бы, узнав, насколько Мириам искушена в делах сердечных. И плотских. Но было в объятиях Саладина что-то первобытное, подавляющее, как будто ее затягивало в водоворот, а сердце сладостно щемило.