Тень победы
Шрифт:
— Соберись! — говорил врач. — Соберись и боксируй!
Савин обмахивал Сергея полотенцем, но почему-то он не произнес ни слова. Степанцов посмотрел на него.
— Анатольич! Как?
Тренер еще сильнее замахал полотенцем. Он по-прежнему молчал. Перерыв подходил к концу. Сергей попытался заглянуть тренеру в глаза.
— Анатольич?
Савин убрал полотенце и повесил его на плечо. Степанцов испугался. В глазах у тренера стояла такая безысходная тоска, что становилось страшно.
Савин что-то сказал: беззвучно, одними только губами.
—
Ему показалось, или это и впрямь было? Но если так, то почему? и за что? Шли последние секунды перерыва. Назимов убрал чемоданчик и ведерко, сунул Сергею в рот капу. Савин шагнул обратно за канаты. Прозвучал гонг, и Сергей решительно поднялся со стула. В последний момент он обернулся и взглянул на Савина. На этот раз он был уверен, что ему не показалось. Тренер действительно сказал — тихо, так, что только он мог это расслышать.
— Прости…
Времени раздумывать над всем этим не было. Сергей вышел на середину ринга…
Этот псевдоитальянец уже откровенно надоел Белову. Он вел себя, как экзальтированная институтка, впервые посмевшая публично употребить вслух матерное словечко. Причем началось это именно в пятом раунде. Мужчина ругался и размахивал руками. Он словно забыл обо всем на свете. И почему-то. Белов это заметил — брюнета не столько интересовало то, что происходило на ринге, сколько поведение тренера Степанцова. Он почему-то все время обращался именно к нему.
В любом случае, это не могло, быть простой случайностью. Что-что, а грязную игру Белов чувствовал сразу. В его жизни было столько всего, что он давно научился разбираться в людях и отличать черное от белого. «Черное от белого…» — Саша усмехнулся. Это звучало нелепым каламбуром. Белый костюм, белая шляпа, черные волосы, — с одной стороны, и он сам — с другой. Александр Белов. Саша Белый.
Вот уж действительно головоломка. Мозаика. Разрозненные кусочки, не желавшие пока складываться в цельную картинку. Но где-то в глубине души у Белова зрело предчувствие, что этим кусочкам еще суждено собраться вместе…
Положение на ринге постепенно выправлялось. Обидный нокдаун не только не сломил Степанцова, а напротив, остудил его; заставил действовать спокойнее и расчетливее. Словом, вернуться к тому рисунку боя, что был разработан изначально. Хьюитт пытался наседать, но Сергей был уже не тот, что в предыдущем раунде. Он будто вспомнил все, чему учат мальчишек в секциях: «Бокс — это прежде всего искусство защиты. Лучше нанести один удар и не получить взамен ни одного, чем нанести десять ударов и в ответ получить девять».
Сергей кружил по рингу, уворачивался, приседал и подавлял противника отточенной техникой, простотой замысла и педантичностью реализации. Он перестал делать лишние движения и затрачиваться на ненужные удары. Такая строгая и скупая манера ведения боя совсем не радовала публику, жаждавшую
зрелища, зато она была единственно правильной. Выигрышной! Ход поединка снова стал меняться: чаша весов клонилась в русскую сторону. До второй минуты, когда…
— Грязная игра! —
Более всего удивила Лайза. Сначала она схватила Белова за руку и прижалась к его плечу, а потом, словно опомнившись, сунула два пальца в рот и оглушительно свистнула. Белов был вынужден признать, что диапазон знаний и умений истинной манхэттенской леди гораздо шире, чем он мог себе это представить.
— Holy shit! — завопила Лайза, и Саша подумал, что надо будет спросить у нее смысл этого выражения; в академических словарях вряд ли он это найдет.
А на ринге произошло следующее. Норман Хьюитт, потеряв надежду добить Степанцова и встретив грамотное и продуманное сопротивление, внаглую пошел вперед. Он словно забыл, что участвует не в боях без правил, а в боксерском поединке. Негр пригнул голову и начал быстрое сближение. Сергей ответил очередью увесистых хуков; с обеих рук, от души.
Хьюитт покачивался, но, видимо, решил, что другого такого шанса может и не быть. Закрывая перчатками и предплечьями голову, он продолжал переть с настойчивостью асфальтового катка. Он даже не пробовал наносить удары — несся по прямой, как игрок в американском футболе. Подобная тактика срабатывает в боксе крайне редко. И сейчас дело шло к тому, что очередной удар остановит его и посадит на пятую точку. Степанцов умело маневрировал, закручивал противника, а тот не успевал реагировать и открывался все больше и больше. Оставались считанные секунды. Перчатка Сергея вот-вот найдет брешь в примитивной защите соперника, прилетит прямо в висок, и тогда…
Но Хьюитт в последний момент распрямился и попытался провести удар на скачке — технически очень сложный прием, редко у кого получающийся идеально.
Не получился он и у Хьюитта. По инерции чернокожий пролетел вперед и что было сил; впечатался лбом в левую бровь Степанцова.
Сергей отступил на шаг. Рефери набросился на уже неважно соображавшего Хьюитта и повис у него на руках. Степанцов стоял, прижимая перчатки к лицу.
На грудь капали крупные темные капли крови. Они смешивались со струйками пота и стекали по животу, останавливаясь где-то на поясе, фиксирующем паховую защиту. Назимов подбежал к канатам.
— Сергей! — позвал он.
Степанцов подошел. К. нему уже спешил доктор матча, обязанный контролировать физическое состояние бойцов.
— Что там? Покажи! — говорил Назимов.
Сергей убрал перчатки. Кровь, ничем не сдерживаемая, хлынула на лицо. Назимов прижал к рассечению тампон с перекисью.
— Ничего, ничего. Продержись, в Перерыве заклею. Все будет нормально.
Конечно, все понимали, что- ничего нормально не будет. Даже если врачу удастся заклеить рассечение, то левая половина лица все равно распухнет, веко наполовину закроется, и боксер лишится стопроцентного обзора. Кроме того, достаточно будет одного, пусть не сильного, но точного попадания, и рассечение откроется снова. А ведь левый глаз Степанцова приходился как раз напротив передней, правой руки Хьюитта; он же — левша.