Тень 'Полярной звезды' (Салли Локхарт - 2)
Шрифт:
– А может, его здесь и нет?
– Я видела, как он приехал. Мисс Локхарт здесь, чтобы увидеться с ним. Сообщите ему немедленно.
Она смерила его взглядом. Секунду поколебавшись, он повернулся и пошел к своей будке; она услышала вдалеке телефонный звонок. Охранник ждал в будке. Вскоре она увидела свет, приближавшийся со стороны дома, - слуга шел с фонарем в руке. Подойдя к воротам, он с любопытством оглядел Салли, потом отправился переговорить с охранником.
Через минуту они вышли оба. Охранник отпер дверцу в воротах, и Салли вступила на территорию завода.
– Я приехала повидаться с мистером Беллманом, - сказала она слуге.
– Ступайте за мной, мисс, я погляжу, может ли мистер Беллман принять вас.
Охранник запер ворота, и Салли пошла за слугой к дому по тропинке между паровозным депо и главными железнодорожными ветками. Они шли по скрипучему гравию, Салли прислушивалась к шумам; в депо слева от нее что-то гремело, как будто гигантские металлические барабаны катились вдоль их пути; откуда-то издалека доносился громкий монотонный стук, словно пульсировало сердце великана; в него внезапно врывался грохот молота, ковавшего железо или дробившего камни; а из плавильни, построенной в стороне от до рожки, двери которой - огромные металлические щиты - были открыты, вырывалось адское зарево и каскад веером разлетавшихся искр, когда выливалась раскаленная добела сталь.
Все эти звуки терзали и пугали ее. Они представлялись ей бесчеловечными и чудовищными, будто издавали их орудия ужасных пыток. Чем дальше они продвигались в этот мир металла, огня и смерти, тем ничтожнее и слабее чувствовала себя Салли; она все острее ощущала голод, жажду, усталость, у нее раскалывалась голова, промокли ноги; она мучительно чувствовала, какой неопрятной, жалкой она выглядит.
Однажды она стояла у водопада Шаффхаузен в Швейцарии, подавленная его неистовой мощью. Упади она тогда, и ее вмиг унесло бы потоком, как если бы она не существовала вовсе. Сейчас она испытывала то же чувство. Огромная империя - миллионы фунтов, обширная, крайне запутанная организация, снабжение, экономика, тайное попустительство великих держав, с сотнями, если не тысячами вовлеченных в процесс жизней, - все это действовало под напором чудовищной силы, неизмеримо большей, чем все, что она могла бы ей противопоставить.
Да только это неважно.
Впервые она позволила себе подумать напрямую о Фреде. Что бы он делал, столкнувшись с чем-то, настолько превышающим его силы? И тотчас ответила себе: он хладнокровно сравнил бы себя и то, что ему противостояло, и, насколько бы оно ни оказалось сильнее, - что ж, он признал бы, что выбора нет; и не колебался бы, только засмеялся бы возбужденно и немедля бросился бы на штурм. О, как она любила эти светившиеся мужеством глаза! Ему чужда была безрассудная жажда риска; он всегда сознавал опасность, сознавал отчетливей, чем кто-либо в мире. Он всегда знал... о, сделать то, что нужно было сделать в пылавшем доме, о, сколько же мужества!..
Она споткнулась и вдруг осознала, что стоит на темной дорожке, прижимая к себе баул и безудержно, захлебываясь, рыдает; слуга стоял чуть поодаль с фонарем в руке. Через минуту (две? три?) она справилась с собой, вытерла глаза истерзанным носовым платком и кивнула слуге, предлагая идти дальше.
Да, думала она, он поступил бы именно так: соизмерил бы преимущества той стороны и все-таки ринулся бы в атаку, да с каким азартом! И она поступит так же, потому что любит его, своего дорогого Фреда, и не выкажет страха, хотя сейчас, когда она подходила все ближе, ужас перед Беллманом вгрызался ей в самое нутро. И каждый следующий шаг давался с великим трудом.
Но она справилась с собой. И с высоко поднятой головой, с дорожками слез, еще блестевших на ее щеках, поднялась по ступеням вслед за слугой и вступила в дом Беллмана.
В воскресенье Джим Тейлор проснулся поздно с раскалывающейся от боли головой и с ноющей болью в ноге; приняв с помощью рук сидячее положение, он увидел, что его колено в гипсе.
Он не мог понять, где он. С минуту он вообще ничего не помнил. Затем все - или только часть - вернулось, он упал на спину, в мягкие подушки и закрыл глаза, но только на миг. Он вспомнил, как Фредерик опять карабкался вверх по лестнице, к этой сумасбродной девчонке Изабел Мередит, и еще вспомнил, как вырывался из рук Вебстера и Макиннона и чьих-то еще, порываясь лезть вслед за Фредериком. Дальше в памяти был провал.
Джим опять подбросил себя на постели. Он лежал в комфортабельной, даже роскошной комнате, в каких еще никогда не бывал; за окном слышен был уличный шум, и было видно дерево - да где он, черт побери, находится?
– Эй!
– крикнул он.
Рядом с кроватью он обнаружил звонок и с силой нажал его. Потом попытался сбросить ноги с кровати, но боль победила, и он снова крикнул:
– Эй! Фред! Мистер Вебстер!
Дверь отворилась, и на пороге возникла статная фигура в черном. Джим узнал вошедшего, это был Лукас, камердинер Чарльза Бертрама.
– Доброе утро, мистер Тейлор, - сказал он.
– Лукас!
– воскликнул Джим.
– Выходит, это дом мистера Бертрама?
– Да, сэр.
– Который час? И давно я здесь?
– Сейчас около одиннадцати, мистер Тейлор. Вас привезли сюда в пятом часу утра. Как я понимаю, вы были без сознания. Видите, доктор уже осмотрел вашу ногу.
– А мистер Бертрам здесь? Или мистер Гарланд? А Макиннон - где он?
– Мистер Бертрам помогает на Бёртон-стрит, сэр. Где находится мистер Макиннон, не могу сказать.
– А что мисс Локхарт? И Фредерик? Мистер Гарланд младший, я имею в виду. С ним все в порядке?
На невозмутимом лице Лукаса промелькнуло сочувствие, и Джиму показалось, будто ледяная железная рука сжала его сердце.
– Мне очень жаль, мистер Тейлор. Мистер Фредерик Гарланд умер, пытаясь вынести из дома молодую леди...
Внезапно комната поплыла перед глазами Джима. Он упал навзничь и услышал, как тихо закрылась дверь за вышедшим из комнаты Лукасом. И тут Джим понял, что он плачет, как не плакал никогда с самого раннего детства рыдания невыносимого горя сотрясали его, смешанные с воплями ярости и отрицания - отрицания того, что он, Джим Тейлор, плачет, отрицания того, что Фредерик мертв, отрицания того, что Беллману позволят выбраться сухим из воды, - Джим знал, как все случилось. Фредерика убил Беллман так же точно, как если бы всадил нож ему в сердце. И он за это заплатит, Бог свидетель. Как могло такое случиться с Фредом... все те битвы, в которых они выжили, в которых сражались бок о бок... а как они разыгрывали друг друга, подшучивали, как смеялись...
Новый взрыв отчаянных рыданий. В тех романах, которые он читал и писал сам, мужчины не плачут, но в реальной жизни еще как плачут. Плакал отец Джима, когда умерла от чахотки его жена, мать Джима, которому было тогда десять лет; и сосед их, мистер Соломонс, тоже плакал, когда хозяин вышвырнул его семью на улицу, - плакал и сыпал яростными проклятиями; плакал Дик Мейхью, чемпион в легком весе, когда потерял свой титул, побежденный Бобом Горменом. В этом не было ничего позорного. Это было честно.