Тень Роксоланы
Шрифт:
– Я сам решу, что для меня лучше, – высокомерно заявил Илхам. – Так что говори. Кому-то из султанш потребовались мои услуги? Кому?
Кадир-ага ухмыльнулся неприятно и даже угрожающе. Кивнул согласно. Наклонился к уху лавочника и что-то зашептал почти неслышно.
У того округлились в изумлении глаза, засверкали. Но Илхам тут же взял себя в руки, опустившиеся веки притушили яркий блеск глаз, уголки рта опустились всегдашней скорбью – и за прилавком вновь стоял нищий торговец, едва сводящий концы с концами, продающий гулящим девкам за несколько акче мази и притирания, чтоб заманивать в порту моряков, месяцами не видевших женщин.
– Я понял тебя, почтеннейший, – сказал он Кадиру. – Сейчас принесу то, что нужно. Поверь, это именно то, что хочет султанша.
Евнух зашипел, и Илхам часто покивал, покосившись на дверь. Больше о султанше речи не было.
Торговец скользнул
– Не нюхать, не пробовать, – предупредил Илхам. – Три капли вызовут расстройство желудка, тошноту, головную боль. Четыре – обморок. Ну а пять капель – верная смерть.
– Я понял тебя, Илхам-эфенди. – Евнух качнул головой, гладкое безбородое лицо его блестело, покрывшись потом. – Я и не собирался открывать бутылку. Я ж не враг себе!
– Это правильно, – заметил лавочник. – Держи.
Флакон выпал из его пальцев прямо в подставленную ладонь Кадира. Тот мгновение любовался переливами хрустальных граней, а затем флакон исчез настолько незаметно, что Илхам даже мигнул изумленно.
– Я скажу тебе кое-что. – Кадир-ага склонился низко над прилавком, и лавочник наклонился навстречу. – Кое-что очень важное для тебя…
Из широкого рукава евнуха выскользнул кривой кинжал, мягкие пальцы ловко охватили рукоять, богато украшенную чеканкой, и Илхам не успел даже охнуть, как острое тонкое лезвие вонзилось ему в глаз. Евнух резко повернул кинжал, и лавочник обмяк, рот его приоткрылся. Из-под лезвия на щербатый прилавок закапала густая темная кровь.
– Я же говорил тебе, Илхам-эфенди, что лучше бы тебе не знать, – вздохнул Кадир-ага. – Но ты настаивал. Ты сам выбрал свою судьбу. Маш аллах!
Он быстро вытер кинжал о старый кафтан лавочника, и смертоносное лезвие вновь исчезло в рукаве. Затем Кадир-ага пробежал за прилавок, двигаясь с удивительной быстротой, которую невозможно было подозревать в его мягком ленивом теле, смахнул в найденный мешок баночки с мазями и притираниями. Забежал в жилые комнаты, сморщился – там было уныло и грязно, Илхам и жил так же, как выглядела его лавка. Кадир-ага отыскал несколько кувшинов с маслом, собрал в кучу грязные тряпки, щедро полил их маслом, поджег. Когда огонь начал весело потрескивать, уверенно разгораясь, евнух направился к выходу. Напоследок оглянулся – уже схватилась пламенем низкая дверь, и жаркие языки протягивались к прилавку. Кадир кивнул, безмятежно улыбнулся и вышел из лавки без всякой спешки, как человек, ни в чем предосудительном не виноватый, а просто идущий куда-то по своим делам. За спиной его начали потрескивать стены дома, закричали люди, забегали испуганные женщины – вокруг было много деревянных домов, и ветер благоприятствовал пожару. Но Кадир-ага ни разу не оглянулся, уходя все дальше.
Через несколько дней в Ватикан гонец доставил письмо. Камерарий, кардинал Франческо Армеллини Панталасси де Медичи, открыл скромный черный футляр, прочел несколько строк, написанных на желтоватом бумажном листе, и заторопился к понтифику. Посол Священной Римской империи при дворе османского султана, господин де Бусбек, писал о странном происшествии, случившемся недавно в Стамбуле: из-за пожара, начавшегося в лавке торговца женскими мазями и притираниями, выгорел целый квартал. Не удивительно, что от одной небольшой искры случилось такое бедствие: погода стоит жаркая, солнце палит Стамбул немилосердно, будто черти уже поджаривают мусульман на сковороде, а в бедных кварталах дома все больше деревянные, прямо приглашение пожару. Но вот что обеспокоило господина де Бусбека: хозяин лавки, с которой и начался огонь, охвативший потом соседние дома, торговал не только безобидными мазями да ароматическими маслами. Поговаривают, что у него можно было купить и яды, вот только не каждому он продавал. За страшным товаром заходили к лавочнику больше власть имущие, платили золотом, да не скупились – за золото покупался не только яд, но и надежное молчание продавца. А в день пожара около лавки якобы видели какого-то человека, одетого очень не бедно, не так, как одеваются в этом квартале. И будто бы щеки его были гладкими – ни намека на бороду.
– И что с того? – удивился понтифик. – Не каждый носит бороду. Нынче в моде бритые лица.
– Мусульмане не обращают внимания на европейскую моду, – заметил камерарий. – Я думаю, что господин де Бусбек намекает, что тот человек был евнухом, у них не растет борода. Евнухом из султанского гарема. Вот только он опасался написать об этом прямо.
– Ого! – Обычно сонные глаза Льва X широко раскрылись, заблестели игривостью. – Из султанского гарема? Очень, очень интересно! А что, та девушка, Роксолана, все еще развлекает молодого султана?
– Она готовится подарить ему наследника, – сдержанно ответил камерарий. – Кроме того, господин де Бусбек уже сообщал, что Сулейман отказался от своего гарема и все его внимание направлено на эту девушку. Другие уже больше не посещают его ложе.
– Как интересно! – Понтифик потер сухие ладони, засмеялся. – Похоже, в Османской империи готовятся перемены. Будем наблюдать, сын мой, будем наблюдать. Может быть, эти перемены послужат нашему благу!
А Кадир-ага спокойно вернулся во дворец Топкапы. Никто не заметил его отсутствия, и он, облегченно вздохнув, принялся за свои повседневные обязанности. Лишь иногда рукаего дергалась, касаясь груди – в маленьком мешочке, подвешенном на шнурке, покоился хрустальный флакон, отделанный золотом с золотой же пробкою.
В этот вечер Хюррем Хатун сама заказывала блюда для ужина. Она заявила, что желает вместе с султаном отведать свою любимую квашеную капусту, огурчики в меду, огурчики малосольные – и чтоб непременно хрустели, запеченных перепелок, а также перепелиные яйца, они очень полезны беременным. Да, и пусть венецианец приготовит паштет из гусиной печени. У него очень хорошо это блюдо получается. Но чтоб нежный был паштет, чтоб сам в рот прыгал и на языке таял! И еще обязательно гречневую кашу, да чтоб рассыпчатая! И баклажаны, фаршированные мясом, и сладкий перец, а еще остренький маринованный перчик, и тушеные бобы, и фруктов разных побольше, и не забыть бы гранаты. И сладости, сладости обязательно! Султану нравятся сладости. Пахлаву – любимое лакомство Фатиха Завоевателя – чтоб приготовили свежую, да лукум, без которого Сулейман не представляет трапезы – спасибо Хаджи Бекиру, великий был кондитер, да шербет… и кадаиф подать с малиновым вареньем и взбитыми сливками… У поваров голова кругом пошла, а ведь забыть ничего нельзя – любимица султана еще нажалуется, беда будет!
Хюррем Хатун сама зажигала свечи, расставив их по просторной террасе султанских покоев. Сегодняшний вечер должен быть праздничным – ей так хотелось. Жаль, что нельзя устроить фейерверк, надо было попросить заранее. Но ничего, она сможет сделать султана счастливым и так.
И в самом деле вечер получился чудесным. Хюррем пела, аккомпанируя себе на дутаре – выучилась играть, обдирая пальцы о струны в кровь, и султан таял от счастья. В нем вновь проснулся Мухибби, и поэтические строки сами выплескивались, затапливая все вокруг подобно морским волнам.
Красавицы нас дразнят постоянно,Им так легко увлечь, уйти, вернуться,И растравить закрывшиеся раны,И, наподобие розы, улыбнуться.Воистину, небесные созданья!Но изменяя нашему сословью,Они забудут все свои признанья,Чтоб насладиться новою любовью.Не жди от них тепла и постоянства!Они умеют все переиначить,И даже нежность обратить в тиранство.Они живут затем, чтоб нас дурачить!Пытаюсь быть и ласковым, и милым —Но не избыть любимой невниманья:Еще вчера мне поцелуй сулила,А нынче позабыла обещанье.Едва взглянув, могла бы без труда тыПостичь, как я люблю.Но ты отводишь взгляд.Глаза ль в моем недуге виноваты?..