Тень уходит последней
Шрифт:
Вот и все. Никому не хотелось тогда садиться в тюрьму, ни начальнику цеха с мастером, ни главному химику завода с главным инженером, допустившим работу персонала в цехе со многими нарушениями охраны труда и промышленной безопасности. И, как не пытался отец погибшего Столярова этот вопрос "вынести" на партийную и профсоюзную конференции, при поддержке секретаря парткома, им этого сделать не дали.
Тогда и решил Максим Максимович сам наказать начальника цеха Яценюка Генриха Генриховича. В ночную смену заставил его залезть на эту же емкость, на которой, как обещали, так и не приварили лестницу с перилами, и оставил его там на ночь. Утром приставил деревянную лестницу к цистерне и разрешил начальнику цеха спускаться вниз, но тот просил Максима Максимовича
Тогда и этой истории на комбинате хода не дали, тоже спустили ее на тормозах, предупредив Столярова, что они в любую секунду могут дать огласку его насильственному издевательству над человеком и передать это дело в суд. А это - несколько лет тюрьмы с психбольницей.
Но на этом Столяров не остановился. Через полгода, когда под руководством начальника отдела по охране труда С.П. Вертилова комиссия работала на цехе, где погиб его сын, он попробовал восстановить правду. Прибежал в цех и попытался заставить Вертилова также залезть на эту цистерну по уже сваренной стальной лестнице. Но тот испугался и не стал этого делать, а чтобы отбиться от Столярова, звал к себе на помощь членов комиссии, обступивших его со всех сторон. Но, только вышеизвестные начальник цеха с мастером "спасли" начальника отдела охраны труда, вытолкав Максима Максимовича из цеха.
После этого Максим Максимович ушел с завода по льготной пенсии, не доработав оставшихся трех лет до пятидесяти пяти. И никто его тогда не уговаривал остаться на производстве, понимая, что следующий его шаг мог привести к более серьезной ситуации.
– Вот эта история, - улыбнулся Николаю редактор.
– Так красиво начал рассказывать, уже думал, что на второй странице зевать начну, а тут на тебе. И подзаголовки такие подбираешь, что читателя они сразу притягивают к себе. Молодец, Коля, молодец. Давай так, с тех времен прошло уже тринадцать лет...
– Семнадцать, - поправил Семакова Синцов.
– Вот-вот, и ворошить прошлое, оно, как-то некрасиво.
– Ну, - развел руками Николай.
– Извините меня, Иван Викторович. Сам же Максим Максимович мне отказал в интервью, вот я и попробовал пойти по другому пути, взял интервью о нем у тех, с кем он работал.
– Ладно, Николай, оставь текст, подумаю. Да, и давай договоримся, чтобы этот материал никуда не отдавал, то есть, на сторону, в газеты и журналы, а также в интернетовские издания. Договорились?
– Все, все, согласен, - поднял вверх руки Синцов.
– Извините, Иван Викторович, вы мне не сказали, какая цель у этого материала. Если зарисовка о ветеране, то вот такой материал, - и Синцов протянул редактору два листка с текстом. А тот, что вы только что читали, это - одна из его версий. Так что, как выберите, какой из них, или если еще нужно его доработать, то буду ждать вашего звонка. Разрешите?
– и, кивнув головой Семакову, вышел из кабинета.
Впереди целый день, и нехорошо, когда он начинается с плохого настроения, плюс половину ночи не спал, сочинял эти статьи, одна из которых редактору не понравилась.
Синцов зашел в столовую редакции, включил чайник и, сев за стол, вернулся к мысли, не дающей ему в последнее время покоя:
"Вертилов, Вертилов, что-то знакомая фамилия. Вертилов, Вертилов? Кто он такой?
– и, достав из портфеля свой ноутбук, положил его на стол.
– Так, так, быстрее, быстрее включайся, мой дорогой. "Вертилов", "Вертилов". Нет такого, ну, и ладно, - успокоился Синцов, просматривая столбик из пяти файлов, набранных им вчера с этой фамилией.
– А один файл набран несколько месяцев назад, и это, скорее всего, однофамилец, тот самый старичок, который вечно пропадает, - вздохнул Синцов.
– Нужно об этом Дятлову сказать, вот посмеемся. А если это одно и то же лицо? И что дальше? А не того ли самого Вертилова имела в виду жена Столярова, когда кого-то назвала легавым? А дед ее еще поправил, сказал "послать (Синцова)
Глава 8. Оборотень
Очерк о Столярове, опубликованный в "Красном знамени", прошел спокойно, без звонков в редакцию от самого героя материала, его родственников и знакомых, и тех, кто не давал этому человеку в свое время не только говорить, а даже и рта раскрыть о гибели его сына на заводе. А все потому, что вышедший материал рассказывал только о том, за что он, простой рабочий, был награжден орденом "Дружбы народов".
"И правильно, - в очередной раз успокаивал себя Синцов, просматривая редакционную почту, адресованную ему, - горю Столярова никак не поможешь. А злость на тех людей, виновных в гибели его сына, сколько ее не расти в себе, а толку не будет, ведь сердце - не машина, которую всегда можно отремонтировать. Единственное, на что можно надеяться Столярову, это на то, что у тех "убийц", еще осталась какая-то доля совести...".
В этот день от читателей Николаю было адресовано семь писем, их авторы - старики. И все они очень рады, что в газете стали рассказывать о преступниках, которые понесли заслуженную кару. А в следующей половине каждого своего письма, они просят написать о тех "плохих" людях, которые живут рядом с ними. В одном письме рассказывалось про продавца "соседнего магазина", который обвешивает покупателей и продает им залежавшийся товар. В другом письме женщина ругает своего зятя, в третьем - невестку, в четвертом - соседку, в пятом - о непомерно растущих ценах за квартплату...
Николай на эти письма не отвечал, так как хорошо знал, к чему это может привести. К массовым приходам этих авторов в редакцию с мольбами защитить их от кого-то, написать про кого-то статью в газету, рассказать в газете об их проблемах мэру города, припугнуть кого-то, он был готов и знал, что нужно просто выслушать человека.
А времени, которое отводится на рабочий день, Синцову и так не хватало. Многие материалы, написанные внештатными корреспондентами, секретарями партийных, молодежных организаций, рабочими, представителями культурных учреждений и школ, требовали к себе особого внимания. Многие из них приходилось переделывать от начала и до конца, оставляя всего лишь фамилию автора и тему, которую он раскрывал. В результате этого на написание своего материала, который требовал аналитической разработки темы, раскрытия психологического характера героя и, в конце концов, его правонарушения, почти не оставалось. С этими корреспонденциями приходилось работать дома, с позднего вечера, когда жена с дочкой ложились спать. И, по натуре жаворонок, Николай стал еще и совой. А, что поделаешь, ночь это единственное время, когда его никто не отвлекает от работы и можно спокойно обдумать тему и написать статью, отвлекаясь, разве что, на питье кофе или чая.
В последнем письме, написанном Татьяной Агеевной Сушко, его что-то привлекло, но Николай пока не смог уловить этой линии. Не раз в течение дня хотел перечитать его, но в этот момент, ему обязательно что-то мешало это сделать, то телефонный звонок, то кто-то заходил к нему в кабинет. Перед уходом с работы вспомнил о письме и бросил его к себе в сумку.
В маршрутке выдалась возможность посмотреть письмо. Женщина рассказывает о соседе по частному дому, у которого "поехала крыша". Его вечно кто-то обкрадывает, меняет ему сушащуюся во дворе одежду на грязную спецодежду. Кто-то подбрасывает ему письма в почтовый ящик с "последними предупреждениями". Но Александр Александрович эти письма сразу же сжигает. Предложения соседей обратиться с ними в полицию даже слушать не хочет. Это, скорее всего, потому, "что Сан Саныч или наркоман, или бывший тюремщик, сбежавший из заключения, а, может даже, шпион", - писала Сушко.
– "Хотя, на вид очень интеллигентный человек, ему недавно исполнилось семьдесят лет".