Тень Уробороса. Аутодафе
Шрифт:
Я готов был увидеть что угодно и кого угодно, только не это.
Вокруг нас был не подвальный склад неведомого завода, а буйные джунгли. И стояли мы не на диске, а прямо на земле, в центре кольца из крупных белых валунов. Снаружи, за валунами, суетились полуголые смуглые люди, украшенные татуировками и перьями. Нас они не видели из-за оптической защиты, под куполом которой мы стояли.
— Мы где? — спросил я, оглядываясь на Хаммона.
Фараон тоже озирался:
— Что-то не пойму…
Я заметил, что одет он очень странно — во всяком случае, совсем не в то, в чем был на диске Пирамиды Путешествий, — и потер ткань его рукава в пальцах:
— Это твоя одежда, Фараон?
— Ох ты ж! Моя! — он радостно погладил себя по груди и по плечам, но потом лицо его снова вытянулось от разочарования. — А вот местность я не узнаю… Не было там никакой сельвы вокруг, одни пески!
— А кто тогда эти люди?
— На дикарей похожи…
— То, что дикари, я вижу. Но…
И тут я все понял. Догадка хлестнула меня, будто пощечина с размаху. Ноги сами собой подогнулись, я сел на землю, слыша хохот Желтого Всадника, победившего в сражении после проигранного боя:
— Как я тебя поздравляю, Коорэ! Ты не единожды, ты дважды самонадеянный болван! Я мог бы и не стараться так, как старался, чтоб заманить тебя в ловушку! Портал и без тебя перебросил бы Альфу сюда, и он в любом случае должен был оказаться в безопасности. Но не это главное. Главное — это самое малое звено, которое в финале причинно-следственной цепи становится самым великим и замыкает круг. Это Омега, и ты ее с присущей тебе дурью упустил. Это клеомедянин Эфий. В присутствии Альфы и Омеги ты мог бы беспрепятственно путешествовать по всем без исключения мирам, видеть и оценивать все связи, собрать себя во всей своей многовариантности воедино. И всегда возвращаться к исходной точке ты тоже мог бы! Но ты слишком глуп, чтобы дойти до этого своим умишком. Поэтому живи тут и всегда помни того, кто так над тобой посмеялся!
— Кристи! Кристи! Очнись ты уже, Кристи! Вот наказание-то на мою голову! Кристи, чего дальше-то делать будем?
Я поднял голову и сквозь пелену в глазах различил склонившегося ко мне Фараона. А дикари, завершив танцем некий ритуал, грянулись ниц и, похоже, стали молиться. Делали это они совсем по-земному, и мой разум напрочь отказывался верить в то, что вокруг меня чуждый мир.
— Я не знаю.
Мне тяжело было проронить эти слова. Они ставили крест на всём, что у меня когда-то было и могло быть. И у меня уже не хватило бы оптимизма, чтобы предречь благоприятный исход. Если бы нам пришлось, рискуя жизнью, выходить из подземелий Тайного Кийара — на что и был рассчитан мой план — если бы мне даже пришлось пожертвовать собой во время перестрелки или преследования, я не возроптал бы. Потому что это было бы не зря. И теперь я действительно не знал, что делать дальше.
— Вот те на! И правда — с Новым годом, уважаемые мэтры, мы приехали! И что, так и будем с тобой стоять под этим зонтиком, пока не сядут батарейки?
— Здесь нет батареек, — машинально ответил я.
— Значит, тут и заночуем?
Не поднимаясь с земли, я вяло нажал сенсор на пульте. Защита пропала.
В толпе дикарей прокатился вздох. Смолкли даже тамтамы или барабаны. Разрисованные люди замерли, как по команде, а виной всему было наше внезапное появление.
— Та! Та! — вдруг заорал кто-то из них, показывая на нас, и все с еще большей прытью рухнули лицами в траву. — Та-а-вэста станэ а!
— Та-а-вэста станэ а! — повторили за ним десятки голосов.
— Та-а-морцо лидо ута! — не сдавался он.
— Та-а-морцо лидо ута!
— Устэн! Та устэн!
— Устэн! Та устэн!
— Ахчу! А-морцо лидо ахчу!
Я оттолкнулся рукой от земли и выпрямился в рост. Голова закружилась и загудела с того самого момента, когда исчез купол защиты. И я не мог понять, по какой причине появилось недомогание. Меня тошнило, шатало, а каждый шаг давался с трудом. Судя по походке, Фараон чувствовал себя не лучше.
Снаружи кромлеха на поляне молилось множество смуглокожих женщин, мужчин, стариков, подростков и детей. А в центре толпы на украшенных цветами носилках лежал мальчик лет четырнадцати или пятнадцати.
— Хоронят его, что ли? — не понял Хаммон, но я ощутил, что лежащий на носилках жив.
Вдали от круга камней мне стало куда легче, сгинули багровые пятна перед глазами, прошла тошнота, головокружение, перестали подламываться ноги.
С отчаянным воплем, одним звериным броском на четвереньках, от носилок в нашу сторону прыгнула немолодая женщина. Обхватив руками мои колени, она повисла на них, не давая двинуться, как вериги наших пенитенциариев. Что-то прося, она причитала, указывала на лежащего мальчика и сверкала заплаканными черными глазами.
— Это его мамаша, — подсказал Фараон. — Похоже, нас приняли за богов, и она хочет, чтобы ты воскресил пацана…
Я осторожно отодвинул женщину от себя и пошел к носилкам.
Мальчик был хорошо сложен, пухлогуб, уже не ребенок, но еще и не юноша. В нем чувствовалась порода — наверняка это был родственник вождя, если не сын, недаром ведь о нем высыпало молиться все племя. Мальчик пребывал в обмороке, и только редкое, сбивчивое дыхание подсказывало, что жизнь все еще теплится в нем. Интуиция подсказала мне, что я имею дело с сильным ядом животного происхождения, причем ядом самым страшным, нейротоксической направленности, какой бывает у земных кобр или пауков-каракуртов. Но интуиции мало, и я стал быстро осматривать тело отравленного, чтобы найти входные отверстия от зубов или жала.
На правой икре были две ранки, и желтовато-прозрачная сукровица текла только из верхней. Мальчику повезло: змея укусила его сбоку, не четырьмя зубами, а яд был впрыснут и подавно из одного. Я обмакнул стек в жидкость на ране, а потом опустил его в классификатор ядов, который тут же показал мою правоту. Нейротоксин, и сильный. Нейтрализовать его знахарскими методами было бы невозможно.
Я поднял голову и сразу же встретился взглядом с затейливо разодетым мужчиной примерно моего возраста. Несмотря на жару, на нем в качестве плаща красовалась черная блестящая шкура какого-то крупного зверя из семейства кошачьих, шлем имел вид черепа без нижней челюсти, и этот череп некогда принадлежал гигантскому хищнику — возможно, обладателю шкуры, использованной как плащ. Меня поразило его лицо, напомнившее мне нашего Шамана, академика Михаила Савского, который однажды навсегда покинул планету монастырей. Вот только не было в его взгляде благородства и доброты, свойственной бывшему монаху-целителю Сабелиусу. А еще что-то неуловимое роднило человека-в-шкуре и с мальчиком, которого укусила змея — после того, как я увидел сверкающие ненавистью глаза и бормочущие проклятья губы, то подозреваю, что змея укусила беднягу не просто так. Своим появлением мы с Фараоном порушили все планы человека-в-шкуре.
Защищаться от проклятий и долго раздумывать не было времени. Он был силен, я почувствовал это сразу, но теперь было поздно.
Руки делали свое дело. Я присоединил мальчика к контролирующим приборам, которые в уменьшенном виде до этого лежали в моей походной аптечке, незатейливо прицепленной к поясному ремню. Появление большого из малого тоже вызвало у дикарей бурную реакцию и доказало наше с молчаливо наблюдающим Фараоном «божественное происхождение». Затем ввел сыворотку. Откачивать яд уже не имело смысла, он распространился почти по всему организму и поразил нервную систему. Теперь, если мальчик выживет, он будет нуждаться в долгом лечении и вполне может остаться калекой. Жаль. Я знал, что слишком близко принимать к сердцу трагедии пациентов нельзя, иначе очень трудно их лечить, ибо делать это нужно с сильной волей и холодным рассудком, но в этом случае мне с трудом удалось уговорить себя не вмешиваться в их внутренние дела. Мальчик был жертвой, это не подвергалось мной сомнению, а без пяти минут убийцей — человек-в-шкуре. Причем, если присмотреться, во внешности жертвы и палача угадывалось некое фамильное сходство, поэтому тут речь могла идти о борьбе за власть: если они братья и действительно сыновья вождя, то старший просто убирал помеху со своей дороги.