Тень Уробороса. Аутодафе
Шрифт:
Фауст, 200 километров к югу от разгромленной и сгоревшей Епархии
Это было последнее прибежище моего врага. Я боялся одного: в отличие от Мора у меня еще осталось физическое тело, и если кто-нибудь или что-нибудь побеспокоит его, я буду помимо воли возвращен обратно, а торжествующий Желтый Всадник снова канет в глубинах космоса, чтобы накопить силы для следующей каверзы.
Посреди ночи Фауст с небес походил на унылое кладбище. Тучи слегка отливали призрачным голубоватым светом, а землю, видимую в редких прогалинах между ними, морщинами
Столкнувшись с мором, мы закружились и стремительно, сквозь густой туман, пали вниз.
Повсюду торчали щербатые каменные колонны, очень древние и сырые. Плесень разъела их до трещин и не оставила до сих пор. Она лохмотьями свисала с гнилых или поросших мхом перекрытий мрачной постройки, в которой еще угадывалось былое величие храма. Руины уныло взирали на нашу схватку с Желтым всадником. Теперь нападал он.
Конь тяжело и надсадно грохотал подковами по расколотым плитам. Казалось, что и я, и Мор, и его скакун вдруг чудесным образом обрели плоть.
В моей руке по обыкновению переливалась ледяными искрами секира, а Желтый Всадник разил мечом, громко вскрикивая при каждом выдохе, когда врубался горящим лезвием в лед. Он был в доспехах, а я — в черной рясе, подпоясанный бечевой. Он был верховым, а я — пешим. И где-то там, за гранью чувствований, за пределами «я здесь и сейчас» мелькала рассудочная мысль о том, что шансы на победу имеет лишь он. Тогда-то я и почувствовал звериную ярость, которая прежде накатывала на меня два раза и отнимала воспоминания об исходе поединка. Однако теперь моя память осталась со мной.
Конь испуганно всхрапнул и шарахнулся в сторону. Мор не сумел удержаться в стременах. С ужасным лязгом рухнул он на камни, проклиная ни в чем не повинное животное. В то же время я не понимал слов, а улавливал только суть. Мир прекратил быть цветным, мои глаза ловили только движение врага, мое обоняние наслаждалось запахом ужаса, который я внушал Мору, мое осязание притупилось, и даже серьезная рана, буде таковая была бы мне нанесена Вадником, не сбила бы меня с пути. Мор догадался об этом. Его меч делал промах за промахом а вот я все чаще сшибал его с ног, выматывая до изнеможения. И некогда страшный Желтый Всаник из моих юношеских кошмаров стал спасаться бегством.
Мы скакали по беспорядочно разбросанным плитам, по ямам заброшенных фонтанов, перебегали из помещения в помещение по галереям или по ветхим крышам. Мор давно уже отшвырнул свой меч, чтобы спастись, но и вооруженный секирой я догонял его без особенного труда. Вместо дыхания у меня из горла вырывался рычащий хрип. Желтый Всадник выбивался из сил, а я только начинал входить в азарт.
И тут случилось то, что должно было произойти рано или поздно: у нас под ногами обвалилось одно из перекрытий.
Мор упал на левый бок, перевернулся на спину и принялся отползать, перебирая пятками и ладонями. Шпоры высекали из камня искры и оставляли царапины, а плащ волочился по грязи и черной плесени, путаясь у него в ногах. Его вид был жалок, но воспаленные глаза чумного больного таили огонек коварства.
Я встряхнулся, поднял голову и увидел вырубленную прямо в скале статую-барельеф сидящей женщины. Она была больше любого человека раз в двадцать, и на лице ее темнела
— «…И сложить голову у ног великой женщины!», — вдруг провозгласил Мор, поворачиваясь ко мне с усмешкой и прикладывая висок к мокрому камню. — Всё сбылось, лекарь! Всё, как ты когда-то предсказал. Руби мне голову, ты победил. Это итог. Это плаха.
Я восторжествовал. Сейчас я избавлю от него весь мир. И больше никогда эти проклятые глаза не будут искриться радостью загонщика, приманившего жертву в ловушку, а тонкие губы не смогут ухмыляться вызовом поверженного!
Медленно занеся над головой секиру, я встретился взглядом с каменными глазами изваяния и узнал его. Это была доктор Кейт Чейфер, воистину великая женщина, которую Александр-Кристиан Харрис молча любил всю свою жизнь. И тут я вспомнил Джоконду, ее проклятый дар — неспособность убить человека.
Мору нужно тело. Новое тело. И если я сейчас отрублю ему голову, то стану им — отныне и до конца своих дней.
Я со всей силы всадил лезвие секиры в зазор между камнями рядом с головой Мора и улыбнулся в ответ на его недоумевающий взгляд.
— Проваливай в свой мир. Ты не враг, ты жалкий вирус, и я обещаю, что всю свою жизнь буду гнать тебя с дороги, где бы ты ни был!
Он вскочил, бросил за спину перекошенный на сторону грязный плащ и зааплодировал:
— Как красиво! Как великодушно, лекарь! Да вот только жить нам всем осталось очень недолго. Спроси у Хаммона, когда вернешься. Что? Ах да, ты уже спрашивал, как я мог забыть! Ну так я скажу по старой дружбе то, что ему приказали утаивать от тебя. Этот старик явился сюда из мира причины, и все мы — лишь частицы внутри старого алкаша. И он знать о нас не знал, великий творец нашего мира, пока волей судьбы и своего трижды распроклятого любопытства не был закинут сюда телепортом. А выбраться назад он не сможет. Ты спроси, спроси его, почему! Я хотел помочь, но вы слишком глупы, чтобы быть достойными этой помощи. Прощай, малыш Коорэ. С победой тебя. Встретимся в аду!
Ступенька под ногами статуи вдруг упала вниз, и Мор низвергнулся в могилу Основателя Фауста, исчезнув навсегда.
Перед глазами стало темно, словно я прыгнул вслед за ним.
Потом вернулось ощущение тела. Зашевелились мысли — не оголенное, чистое сознание, а просто холостой выхлоп деятельного рассудка. Трудно было даже двинуть конечностями. А еще меня тряс озноб.
Вертинская молча сидела надо мной и, по-видимому, давно. Когда я открыл глаза, она с облегчением перевела дух.
— Ты можешь отвечать, Крис?
— Угу, — промычал я, не разжимая трясущихся губ.
— Мы победили их, Крис! Хвала Конструктору, мы пробились!
Я кивнул. Да уж, мы победили. Так победили, что можно уже принимать соболезнования…
Ведь я точно знал, что монолог Мора был правдив — разве что кроме фразы о помощи.
6. Звезды последней ночи
Хаммон рассказал мне всё, когда мы встретились на его катере после гиперпространственного сна. Вернее, не рассказал — подтвердил.