Тень Уробороса. Эпоха лицедеев
Шрифт:
— Ну да, тучный. Я в тот день был отправлен работать в трапезную, ну и случайно…
— Случайно! — фыркнул Сит, проделывая со своим полешком то же самое и не уступая в лихости Элинору.
— Случайно, не случайно… неважно. Подслушал я, в общем, как рэстуринец рассказывал нашим наставникам одну историю их монастыря. У них появился настоящий призрак…
— Е-е-ересь! — проблеял насмешник-Сит. — Право слово, ересь! Подтверди, Зил!
— Сит, тебя обухом по лбу еще никогда не били? — уточнил Элинор, как бы невзначай подкидывая в руке топор. — И что, Вирт?
— Одним словом, многие этого неупокоенного видели… Рэстуринец
Сит захохотал во всю мощь, но из двери снова выглянул Маркуарий и погрозил им троим.
— Я тебе тоже опишу, кого я видел! Хоть сто раз! — зашептал Сит, когда наставник скрылся. — Мне вот часто… нечистый снится…
— Угу, и говорит: «Вот как дам я тебе, Сит Рэв, по лбу обухом!» — Вирт подхватил шутку Зила, но рыжий послушник не развеселился, а наоборот — нахмурился. Но не обиделся.
— Нет. Он мне другое говорит. Тебя, говорит, убьет твой лучший друг. Вот что он мне говорит. И даже говорит, как убьет… А кто — нет…
— Умойся утром и молитву прочти, — посоветовал Элинор и поторопил Вирта рассказывать дальше.
А дальше оказалось интересней. Вирт подметал на кухне, а слух его был полностью нацелен на разговор в трапезной.
Тот «призрак» принадлежал якобы одному из прошлых Владык-иерархов, светлейшему Эстаарию. [10] Об этом человеке слагали легенды. Он жил двести лет назад и во время его правления на Фаусте было выстроено много новых монастырей, далеко не таких мрачных, как Хеала. Например, Рэстурин.
10
«…светлейшему Эстаарию» — по канонам Фауста, Верховный Иерарх должен носить имя, вторая часть которого начинается с буквы «Э». Если такое имя не было дано человеку при рождении, оно присваивалось светлейшему при получении сана, а первая часть отбрасывалась. Так, например, нынешний Иерарх Фауста светлейший Эндомион во время жизни в монастыре Хеала звался Кан Эндомион.
«Сижу я в библиотеке, — рассказывал толстяк-рэстуринец. — Ночь-полночь, а мне не спится. Читаю «Житие святых»… Тут вроде сквозняком дверь приоткрыло, скрипнула она. Я дверь ту прикрыл, холодно стало. Возвратился на место.
— Вам, может, другую книгу подать?
Я решил, что это старый наш библиотекарь спрашивает. Нет, говорю, не надо, я уж скоро в келью пойду… Он так хмыкнул, неопределенно, и давай где-то там за полками возиться. То ли пыль протирает, то ли книги листает. Я читаю, а сам чую — что-то не так. С чего бы библиотекарю просыпаться и добро свое перебирать? Неприятно мне стало. Пошел я посмотреть, спросить — может, помочь чем надо. А на деле — убедиться хотел, что это правда брат Деметрий прибирается. Гляжу между стеллажей, откуда недавно звук шел… а нету никого…
Признаюсь как на духу: осенил я себя крестным знамением и решил идти спать. Нехорошее это время для бодрствования… Выхожу к своему столу — и колени едва не подогнулись. На скамье рядом со столом человек сидит. Не то чтобы пожилой, но и не молодой. Но одежа не наша. Видал я однажды людей из Внешнего Круга — так же одеты были, как этот…
— Вы кто? — спрашиваю.
А он снова засмеялся и показывает мне, садись, мол. Я садиться не стал, смотрю на него. А он обычный, человек как человек. Глаза печальные.
— Вы бы, — говорит, — брат Иеремий, историю Земли почитали, да подумали. Вон сколько книг у вас пылится зазря. А духовную литературу вы назубок знаете, веру укрепили. Теперь и разуму пищу дайте.
Так я и не узнал, кто он. Шум поднимать не стал, не до того было. Он еще что-то сказал, вроде как «трудные времена грядут». Сильно советовал мирские книги прочесть. Потом, не прощаясь, встал — и к двери. Я за ним, но он вперед вышел. Выглядываю — а в коридоре никого, только сквозняком приоткрытую створку окна качает.
Седмица минула, а мне все покоя не было. Однажды ночью, вот так же, засел я в библиотеке. Решил мирские книги полистать. Да что там доброго — всё войны да политика. Дух таким не усладишь, а голову забьешь чем не нужно… Беру фолиант, где история Фауста до прошлого столетия расписана. Компиляция. Открываю на первой попавшейся странице. А там с гравюры на меня ночной гость смотрит. Только в облачении Иерарха. Читаю: годы его жизни написаны и… «светлейший Эстаарий»… Вот так.
Тут ко мне подходит библиотекарь, через плечо глянул и затрясся весь:
— Вот этот человек, — говорит, — со мной две ночи назад беседовал. Только одет был по-другому.
Стали мы читать труды прежнего Иерарха. И вот какая любопытная мысль в его работах проскочила: Эстаарий был убежден, что сознание человеческое невероятно сильно и способно открывать врата миров. Довольно тяжело было написано. Умно, но тяжело. Кое-как разобрались. А говорил Иерарх о том, что буде о ком-то одном воспоминаний и чаяний очень много, так может даже нарушиться граница миров и пропустить человека из одной реальности в иную. Туда, где его чают увидеть. И чем больше молящихся, чем сильнее их дух, тем шире открываются те ворота пространства. Тут, мол, надо с осторожностью…
Библиотекарь шепнул, уж не о некромантии ли речь. А я понял, тут что-то другое, не о мертвых вовсе речь…
Ну и многие потом в Рэстурине видали Эстаариева двойника. С кем-то он говорил, мимо кого-то и вовсе молча проходил. И все ведь одинаково описывают и его самого, и одежу…»
— Да вы не работаете! — прогремел голос наставника Маркуария…
— Уважаемые пассажиры! Просьба покинуть ваши сектора и пройти к центральной секции для подготовки к гиперпространственному переходу!
Голос «синта»-стюарда разорвал в клочья дрему фаустянина. Сгинуло лицо разгневанного Маркуария. Элинор улыбнулся. Ох, и влетело же им тогда!..
9. «Похищение»
Шофер Сэндэл оглянулся на хозяйку:
— Госпожа, преследуют нас!
Та перестала подкрашивать губы и удивленно уставилась на андроида:
— Кто?!
Он не успел ответить. На пустынной дороге, на полпути к поместью Антареса, их обогнал громадный автомобиль и, заскрежетав, перегородил шоссе. С двух сторон к их машине прижались две чужие. «Синт» забрал вправо, но неизвестный водитель не сдался. Колеса проторили канавку в плотной мешанине пэсартов, оставляя позади «кортежа» бурые кашеобразные кляксы. Плотоядные цветы не испытывали такого надругательства с тех времен, когда здесь в первый раз прокладывали трассу. Сообщество заволновалось, тревожно раскрывая и закрывая бутоны, и Сэндэл сочла бы это зрелище омерзительным, не будь она до смерти перепугана внезапным нападением.