Тень власти

Бертрам Поль

Я довел обеих дам до дому, и этим кончился второй день моего управления городом Гертруденбергом. Начал я с того, что спас от костра благородную даму и подрался с пьяным мужиком. Очевидно, моя миссия – нести справедливость, если она действительно такова, – стала менее благородной. Но малые дела велики в глазах Господа, сказал проповедник. Будем надеяться, что это так.

15 октября.

Из Брюсселя пришел приказ – сжечь обеих. Я ожидал его, но, прочитав, почувствовал неудовлетворение, в причинах которого

сам хорошенько не мог разобраться. Я не жалел старуху Бригитту: она этого заслужила. Но мне было жаль Анну ван Линден: она, очевидно, искренно раскаялась. Мне было приказано также выслать в Брюссель под конвоем отца Балестера, чтобы в настоящем суде разобрать все это дело. Бумага, полученная мной, была очень коротка, и в ней не было оценки моего поведения.

Впрочем, в Брюсселе приходилось думать не только об этом, но и многом другом. Недавно разграбили город Мехлин, и архиепископ и все духовенство три дня дрожали от страха. В денежных делах герцог Альба не соблюдает набожности, и грабили всех без разбора, не щадя и монастырей. Я получил письмо от дона Рамона де Осунья, который пишет, что это было самым скверным делом, какое он когда-либо видел. А он не из сентиментальных. Мехлин месяца два тому назад открыл свои ворота принцу Оранскому, хотя, как мне кажется, для него не было иного выбора, – все равно приходилось ждать наказания. Такова междоусобная война.

Боже мой! Когда я подумал, что было сделано с Мехлиным, городом самого архиепископа, я подивился своей мягкости. Что если сюда явился бы человек, который ищет денег?

Надеюсь, что до ван Тилена дойдут слухи о том, что произошло в Мехлине. Хотя я и не считаю, чтобы это событие служило к чести Испании, однако для меня лично и для мадемуазель де Бреголль оно очень выгодно: деяние отца Бернардо и мои в такую минуту должны показаться чем-то мелким и маловажным. Правда, я еще не слыхал голоса Мадрида. Но Испания далеко, к тому же и король Филипп не любит решать дела скоро.

Итак, вместо мадемуазель де Бреголль должны сгореть, как ведьмы, обе те женщины. Я сам предложил эту меру и теперь должен был бы быть доволен. Однако этого не было. Незачем, впрочем, расстраивать себя вещами, в которых не можешь ничего сделать. Поэтому я отправился в городскую тюрьму, чтобы самому объявить Анне ван Линден о том, какая судьба ее ожидает.

Когда я вошел, она переменилась в лице и, подняв на меня глаза, сказала:

– Я узнала ваши шаги, сеньор. Я знаю, что вы несете мне смерть. Я ожидала этого.

Против моей воли это простое и даже торжественное обращение тронуло меня.

– Мужайтесь, – сказал я мягко. – Я хотел бы принести вам лучшие вести, но это не в моей власти. Поверьте, что вас ожидала бы лучшая судьба, если бы это зависело от меня. Вы сделали многое и заслужили этого: вы раскаялись.

– Я готова к смерти, – промолвила она тем же торжественным тоном. – Я готова, насколько может быть готов человек еще молодой и жаждущий жизни. Но, – и в ее голосе послышались страстные нотки, – я отдала бы все за то, чтобы перед смертью быть хоть час счастливой. Это так ужасно – прожить жизнь и умереть, не испытав, что такое

счастье.

Я думал также. Это тронуло меня еще больше.

– Если я могу сделать что-нибудь для вар, то скажите мне.

– Что вы можете сделать? Одни всего достигают в жизни, другие достигают счастья с великим трудом, теряют его, становятся бедными и отверженными. Я совершала грехи, но многие грешили еще более и не были наказаны так, как я. Можете ли вы изменить это или объяснить мне, почему это так? Как я хотела бы, например, полюбить? Любовь! Я умру и так и не буду знать, что это такое. Я была чиста. Господь знает, что нелегко хранить целомудрие, – и не к чему. Я так и не узнаю, что значит любовь. Из мрака я перейду во мрак. Что вы можете сделать! Разве вы можете дать мне свет?

– Кто знает, во мрак ли вам предстоит идти. Может быть, свет там.

– Вы верите в это? – резко спросила она. – Верите в высшую справедливость? Вы, который совершаете одну несправедливость за другой, говорите ложь за ложью.

Увы! Что я мог сказать на это?

– Если бы у меня не было полной уверенности, то я все-таки стал бы надеяться, – тихо возразил я. – Я верю, что есть Бог и его высшая справедливость и что Он простит нас.

Она опять взглянула на меня:

– Вы сами не верите в то, что говорите. Как можете вы верить в высшую справедливость, видя все, что творится каждый день, когда сжигают тысячи невинных людей во славу Божию.

Ее глаза горели и грудь вздымалась. Меня нелегко взволновать, но я был потрясен энергией, с которой она бросила эти слова.

– А, вас это задело! – продолжала она. – Разве вы сами никогда об этом не думали? Может быть, когда-нибудь и вам придут эти мысли. Что же вы можете для меня сделать? Сжечь и только!

И она горько рассмеялась.

– Может быть, такова воля Божия. Может быть. Он более велик, чем мы предполагаем, и мы не понимаем Его.

Может быть, эти мысли иной раз приходили в голову и мне. Но я все-таки советую вам не терять надежды на Него.

Я, впрочем, сам не верил тому, что говорил в этот момент. Ее судьба, которую разделяет бесчисленное множество людей, опровергала мои слова. Я не знал, что отвечать ей.

– Я не желаю сжечь вас, видит Бог. Но теперь уж поздно. И если вы имеете какое-нибудь желание, я исполню его, чего бы это мне ни стоило.

Она посмотрела на меня как-то странно:

– Может быть, вы и можете кое-что сделать для меня. Не знаю только, во что это вам обойдется.

– Говорите.

С минуту она колебалась и вдруг сказала:

– Поцелуйте меня, прежде чем уйдете отсюда.

Ее лицо густо покраснело, отчего рыжие волосы сделались огненными, образуя настоящую корону над ее пылающим лицом. Помимо воли я отступил назад. Никогда в жизни не был я так изумлен. Женщина, которую я привлек к делу и осудил на смерть, женщина, которую я хотел пытать без всякого милосердия, выражает свое последнее желание – поцеловать меня! – Поистине странный народ эти женщины!

– Это, кажется, для вас труднее, чем я предполагала, – сказала она, неправильно поняв мое колебание. Для мужчины это не так уж трудно.