Тень за окопом(Мистическо-агитационная фантастика Первой мировой войны. Том II)
Шрифт:
Н. Николаев
КАСКА
Приклонский оставил жену на вокзале, а сам метался по городу в поисках квартиры.
Ему не хотелось ждать номера в гостинице. В очереди расположилось уже несколько человек. Их вещи стояли, сложенный кучей, у подъезда и наводили тоску. Какой-то офицер в полушубке, должно быть, с фронта, сидел, понурившись, у лестницы с небольшим саком в руке и не шевелился. Может быть, спал?
Приклонский безуспешно объехал уже несколько, как он выражался по студенческой привычке, «меблирашек», когда у него мелькнула идея:
«Не съездить ли по старому адресу?»
Надежды было мало. Квартир не было и рассчитывать приходилось только на дикий случай. Но случай-то и выручил.
Оказалось, передавалась квартира Ранка. Его давно уже не было в городе, но только теперь, накануне приезда Приклонского, управляющий получил из Швеции письмо: Ранк просил сдать его квартиру на год `a un homme distingu'e [2] . Приклонский взял ее, не торгуясь, и был счастлив.
Приходилось тащиться на извозчике через весь город, на вокзал. Но у Приклонского на душе было теперь хорошо. Он успокоился и с интересом посматривал по сторонам, на шумную жизнь столичной улицы, на стаю голубей, слетевшихся к салазкам какой-то старушки, раскидывавшей кругом горох, на солнечные блики золотых церковных маковок.
2
…`a un homme distingu'e — Здесь: порядочному человеку (фр.).
Когда в дымной, промозглой зале он нашел Софью Людвиговну и рассказал ей, истомившейся в ожидании, про выручивший их случай, явилось сомнение.
— Хороша ли обстановка?
Но потом Софья Людвиговна решила, что, наверное, хороша:
— В крайнем случае, что-нибудь прикупим!
И они стали торопливо собираться.
«Домой» они попали все-таки к сумеркам. Неосвещенная, еще знакомая лестница показалась неприветливой и холодной. Странно было остановиться, не проходя по привычке выше, в бельэтаже, у двери с медной доской, на которой крупными латинскими буквами была изображена фамилия «Ранк».
Дворник давно уже ушел, а они все еще бродили по комнатам и обменивались впечатлениями. В общем, было сумрачно, но довольно уютно.
Когда из длинной столовой, слабо освещенной одним окном с которой стены, они перешли в кабинет с широкой, почти квадратной оттоманкой, мягким ковром и плотными гардинами на окнах, Софья Людвиговна повела худенькими плечами и сказала:
— Знаешь, Макс, мне будет здесь страшно.
Приклонский рассмеялся:
— Ведь здесь полумрак… Зажжем свет, опустим шторы и ты перестанешь нервничать.
Он поцеловал жену, обняв за талию, и прибавил:
— Ты устала с дороги. Василий принесет углей, поставит самовар… Ты согреешься и повеселеешь.
Софья Людвиговна устало и нетерпеливо сморщилась и повторила:
— Я буду бояться.
Приклонский подошел к окну и стал отвязывать шнурок. Тяжелые сборки шторы медленно упали вниз, глухо стукнув подвешенными гирьками.
Когда Максим Петрович перешел к другому окну и стал снова разматывать шнурок, Софья Людвиговна, молча следившая за движениями его сильных, узловатых рук, точно спохватившись, сказала:
— Зажги раньше свет. Если ты не зажжешь люстры и спустишь шторы, я задохнусь.
— Женщина, дышащая светом! — рассмеялся Приклонский, но люстру все-таки поспешил зажечь.
Теперь можно было осмотреться подробнее.
Комната была мрачна, но уютна.
Звуки глухо замирали в бархате мягкой мебели. Шагов не было слышно. По стенам темными пятнами привлекали взгляд почерневшие от времени гравюры. Письменный стол стоял посредине, резной и, по-видимому, старинный.
— Точно саркофаг! — подумал Приклонский. Но вслух не сказал, чтобы не расстраивать жену.
Он помог Софье Людвиговне подняться с низкого пуфа и провел ее, взяв за руку, в столовую.
Здесь было несколько светлее. Готические, высокие стулья были ровно расставлены вокруг и кое-где у стен. Против двери стояло пианино, точно подпирая большое зеркало-трюмо в черной раме, приткнувшееся в углу. И только самовар, брызгавший во все стороны кипятком и криво отражавший комнату, веселил и радовал взгляд.
— Соня, что это?
Приклонский показал на пианино.
Софья Людвиговна подошла ближе и сказала:
— Каска! Откуда она здесь?
Максим Петрович повертел в руках легкую кожаную каску, потрогал медное острие и медную же чешую на ремешки; и прочел вслух надпись:
— Mit Gott f"ur Koenig und Vaterland [3] .
Потом он спросил:
— Кто этот Ранк? И… ведь он уехал еще до начала войны?
— А почему это важно? — удивилась Софья Людвиговна.
Максим Петрович не любил говорить о войне. Война мешала его работе, мешала сосредоточиться, думать. Ему нужно было спокойствие, и он боялся, как огня, войны, газет, всей этой шумной и буйной, ненужной и непонятной ему жизни.
3
Mit Gott fur Koenig und Vaterland — С Богом за царя и отечество (нем).
Но вопрос, оставшийся без ответа, так и отпал сам собой. Приклонский задумался о чем-то другом, а Софья Людвиговна стала заваривать чай.
После чая ей захотелось поскорее заснуть. Но в спальне лечь она не захотела. Очень уж неприветливо смотрела широкая металлическая кровать с большими блестящими шарами на углах. Софье Людвиговне показалось здесь холодно и неприветливо, а у Приклонского мелькнула мысль о том, что Ранк, должно быть, вел не очень сдержанный образ жизни. В небольшой комнате явственно сохранился раздражающий запах пудры, острых духов и женского тела.
Решили лечь спать в кабинете. Максим Петрович раскрыл дорожный мешок и вынул одеяло и простыни. Софья Людвиговна устроила себе постель на оттоманке, а он пристроился на коротком диване. Двери заперли на ключ. Потом Максим Петрович повернул выключатель и еле добрался до дивана. В комнате стало темно, как в склепе. Из-за плотных штор и гардин нельзя было рассмотреть даже смутного контура окон на фоне вечернего неба.
Когда Приклонский, наконец, нащупал диван, лег и прислушался, до него донеслось только ровное, частое дыхание заснувшей жены да мелодичный звон неудачно подвернувшейся упругой пружины. Потом откуда-то ему показалось, что в комнате есть кто-то третий.