Тень Земли
Шрифт:
Стань змеей среди змей, говорил Наставник, имея в виду их гибкость и ловкость, ибо на Тайяхате змей не считали символом зла и жестокости. Но в Поучениях Чочинги было намного больше смысла, чем казалось юному Дику Две Руки; ведь только опыт, возраст, перенесенное горе, победы и поражения способны явиться ключом к чужой мудрости. Ричард Саймон им обладал.
Стань змеей среди змей. В этой стране, где правили доны и банды – правили открыто, не таясь, ибо срослись с властью и сами были уже этой властью, – мудрость Чочинги приобретала совершенно определенное значение. Министры тут являлись вождями мафиозных кланов, правительство – местом разборок бандитов, боровшихся за влияние и власть, народные избранники – сворой
Стань змеей среди змей. Если вокруг бандиты, стань грозой бандитов – самым сильным, самым безжалостным, внушающим страх; если к тебе протянуты кулаки, стань кулаком, самым крепким, железным и сокрушительным; если вокруг – кишат змеи, стань среди них главарем и сделай так, чтоб они захлебнулись собственным ядом. И соверши все это с пугающей быстротой, где силой, где хитростью, как положено тени в мире теней; стань эхом тишины, мраком во мраке, выбери нужный миг – и ужаль!
Аргентинская улица оказалась нешироким переулком, что тянулся от Смоленского проезда до Одесского бульвара. Форма его напоминала согнутую руку; у локтя действительно рос гигантский баобаб и стояло каменное двухэтажное здание, чей фасад следовал изгибу переулка, делясь на две равные части. Слева, за широкими деревянными дверцами в стиле салунов Дикого Запада и витриной с изображением красного коня, располагался кабак; справа, за дверью поуже, была похоронная контора, окно которой украшали ленты и венки с бумажными цветами, деревянные и металлические кресты, а также гроб, затянутый поддельным муаром. Между кабаком и похоронным заведением, на самом углу, виднелись глухие ворота, ведущие, очевидно, во двор. Саймон предположил, что там стоит катафалк и находится конюшня. На воротах была намалевана фигура в длинном плаще, знак покровительства Монтальвана и Медицинского департамента.
Саймон вошел, велел Мигелю и Кобелино устроиться у дверей, а сам направился к стойке. Она поблескивала жестью у торцовой стены вытянутого длинного помещения; с одной стороны ее подпирала пивная бочка в человеческий рост, с Другой, в просторной нише, находился бильярдный стол, а за ним – приземистый буфет с плотно затворенными дверцами. На буфете тихо наигрывал радиоприемник чудовищной величины – корпус из черного дерева длиною в метр, массивные Круглые ручки регулировок и стеклянная панель с разметкой Диапазонов. За стойкой, макая длинные усы в пивную лужу, Дремал лохматый коротышка-бармен, трое мордастых парней Гоняли шары, перебрасываясь редкими фразами, и еще двое, устроившись у бочки, сосредоточенно сосали из кружек и раскачивались в такт мелодии.
– Пива! – сказал Саймон, позвенев о стойку песюком. Бармен приоткрыл один глаз, затем – другой, не говоря ни слова, сгреб монету и нацедил напиток в маленький стакан.
Саймон отхлебнул и сморщился.
– Поганое у тебя пиво. И дорогое. Кабальеро такого не пьют.
Бармен протяжно зевнул.
– Кабляерские рыла могут катиться отсель на все четыре стороны. У нас для кабляеров скидки нет. Вот постричь могем за бесплатно!
– Постричь бы тебя не мешало, таракан. – Саймон, стараясь подавить раздражение, отвернулся к нише. Мордастые, не глядя на него, передавали кий друг другу, лениво толкали шары, толкуя о чем-то своем:
– …под кайфом был, не иначе. Папаше ейной – вилку в кадык, девку саму – топориком, а опосля до родичей дошло, мамаши да сеструхи…
– Не трепись. Пехота! Левка не баловался с дурью. Она с ним спала, папаша застукал и принялся бухтеть…
– Враки! Спал он с ее сестрой, а застукала их мамаша…
Пожав плечами, Саймон посмотрел на Кобелино но тот ответил безмятежным ясным взглядом – мол, что с меня взять, с «шестерки»? –
– Меня тут встретить собирались. – Он наклонился к коротышке. – Пако, по прозвищу Пакостник. Не видел такого?
Бармен дернул головой, пытаясь освободиться, но ладонь Саймона будто приросла к стойке.
– Ты, кабляеро, полегче. Враз рога обломаем!
– Когда спрашивают, надобно отвечать. – Не выпуская усов, Саймон напрягся. Трое мордастых – один поигрывал кием – приближались к нему слева, а справа, от бочки, слышалось грозное пыхтение. Проверка, несомненно, – мелькнула мысль. Он поднял стакан и выплеснул пиво в усатую рожу бармена.
– Ты что же, мужик, Коротыша обижаешь? – раздалось сзади, и тут же тяжелый кий просвистел над ним и раскололся о стойку. Стремительно повернувшись и присев, Саймон ударил в пах ближайшего из нападавших, свалил и припечатал затылком к полу. Двое прыгнули на него, пытаясь выкрутить запястья; свирепо оскалившись и поднимая обоих на вытянутых руках, он смотрел, как бледнеют их лица. Он мог бы убить их, столкнув головами, переломав ребра или шейные позвонки, но убийство было бы нарушением правил: его испытывали, и только. Он отшвырнул обмякшие тела; один из мордастых вылетел в окно под жалобный стекольный звон и вопль Кобелино, другой, сметая шары, проехал по бильярдному столу, свалился вниз и замер у буфета.
Мотнувшихся от бочки Саймон встретил двумя сокрушительными ударами, потом сгреб одного за воротник и перебросил через стойку. Это явилось актом законной самозащиты: усач уже целил в него из обреза, и пушка была такой, что в стволе поместился бы палец. К счастью, выстрелить он не успел – под тяжестью упавшего ствол дернулся вниз, приклад – вверх, ударив коротышку под челюсть. Саймон потянулся за ружьем, уже прикидывая, как расстреляет бочку, буфет и радиоприемник, но тут, как раз со стороны буфета, послышались аплодисменты. Он повернул голову: буфетные дверцы были распахнуты, за ними, в полутьме, неясно виднелась лестница, а перед тусклым серым квадратом входа стоял лысый мужчина в годах, невысокий, но жилистый, с каким-то смазанным, незапоминающимся лицом. Это, правда, не касалось глаз – они были хищными, внимательными, и взгляд их подсказывал Саймону, что человек перед ним не простой, склонный к внезапным решениям и авантюрам.
– Браво! – Лысый обогнул билльярдный стол, поглядывая на своих бойцов, которые начали кряхтеть и шевелиться, – Браво! Кажись, я тебя недооценил, э?
«Стань змеей среди змей», – подумал Саймон, а вслух произнес:
– Недооценившим меня тесно на кладбище, Пако.
– Охотно верю.
– Пако Гробовщик пошевелил распростертого на полу мордастого: – Вставай, Блиндаж, поднимайся! У нас гости дорогие, а ты тут разлегся и слюни пускаешь. Нехорошо!
– Заметив Кобелино, он усмехнулся, потом ощупал цепким взглядом Гилмора и вдруг, не меняя тона, предложил: – В отстрельщики ко мне пойдешь, э? Такому умельцу трех горстей песюков не пожалею. Сам будешь отмерять. А ручки-то у тебя лопатистые, парень, горсть увесистая выйдет.
Саймон, будто в раздумье, оттянул губу. Гнев его изошел в скоротечной схватке, и он снова был холоден и спокоен. Теперь начиналось совсем другое сражение, в котором сила мышц и искусство распороть врагу живот не были решающими аргументами, – ведь он нуждался в союзниках, а не в покойниках. Союзникам, однако, полагалось знать свое место.
– Ко мне – это к кому? – поинтересовался он, разглядывая невыразительную физиономию Пако. – Ты ведь не дон и не пахан. Так, паханито, горбатишься на Монтальвана.