Тень Земли
Шрифт:
Лицо Марии стало несчастным, и он подумал, что в эту секунду видит она мешок, висящий на балке, поверхность озера под ногами и мельтешащих в воде безжалостных тварей. Однако это определение не совсем верно; зверь есть зверь, и чувства его просты – голод, страх и ярость, порожденная голодом или страхом. По-настоящему безжалостными бывают только люди.
– Наши все не возвращаются, – сказала Мария, вздохнув и повернувшись к сторожившей ворота пальме. – Хочешь, я покажу тебе танец с факелами? Его пляшут в сумерках и обязательно у воды, чтобы в ней отражался огонь. Так меня мама учила. Очень красивый танец. Хочешь? Пока никто не
Саймон молча кивнул.
Они возвратились на следующий день, часам к трем: сначала – Проказа с Филином, затем – Гилмор на лошади, но без старика хозяина, и, наконец, Кобелино. Штаны на Филине висели лохмотьями, физиономию Пашки-Пабло украшал, здоровенный синяк, но оба казались довольными; Пашка все порывался рассказать про двух красоток, Урсулку и Пепитку, беленькую и смугленькую, да только вот какого колера какая он – вражье семя! – подзабыл. Гилмор явился преображенным: в белом щеголеватом костюме, в сапогах крокодильей кожи и с полированной тростью, отделанной серебром. Его курчавые волосы были выпрямлены, подстрижены и подкрашены, чтобы имитировать седину, широкий негритянский нос вроде бы стал поуже и поострей, а кожа чуть поблекла, так что он мог при случае сойти за очень темного мулата. Но, разумеется, не из простых – как минимум мытаря или бугра в каком-нибудь злачном заведении, где под бульканье и звон стаканов кружат ночные бабочки Урсулы да Пепиты.
Кобелино вроде бы остался прежним: штаны, рубаха да стоптанные башмаки, ниточка усиков над сочным ртом, гладкая шафрановая кожа и поволока в очах, которые чуть заметно посверкивали,, когда их взгляд обращался к Марии. Саймон, однако, подметил, что несет от мулата сивухой, а еще появилась в нем какая-то уверенность, будто ему, извергу и отморозку, сам Монтальван даровал прощенье и посулил, в виде особой милости, прокатить в своем обитом плюшем автомобиле. Правда, под строгим хозяйским взором Кобелино увял и начал совершать мелкие беспорядочные движения: то теребил пояс, то почесывал за ухом, то, горестно кивая головой, пересчитывал дыры на рубашке.
– Докладывай! – распорядился Саймон.
– Свиделись мы с Гробовщиком, хозяин. Жив он, здоров, в яму пока что не угодил и очень насчет тебя любопытствует., Ты, говорит, Кобель, умеешь паханов себе выбирать – не хуже, чем баб и девок. Чутье у тебя кобелиное на стоящих. людей, особенно если к морде кулак приложат, а после стакан поднесут.
– Дальше! – Саймон нахмурился, а Пашка фыркнул и пробурчал:
– Будет тебе кулак, гнида навозная, а вот стакана не обещаю.
Саймон велел ему заткнуться и кивнул Кобелино.
– Еще расспрашивал, хозяин, кто вышиб с арены Емельку Кривого. Пако сам не дурак подраться, толк понимает и к хорошим бойцам – со всем уважением… мимо чарку не пронесет. Вот и спрашивал, интересовался. По радио, мол, трепались: завелся в Эстакаде новый чемпион – ну, а мы как раз из тех краев, со свежими, значит, новостями. А Мамонт – что… Мамонт у него без сочувствия, хоть и знатный боец, да из смоленских, а Пако смоленских не любит, у него на смоленских зуб, потому как…
– Невнятно излагаешь, – прервал мулата Саймон. – О чем ты с ним договорился? Ну! Быстро и коротко!
– Договорился, что хочет он на тебя поглядеть. Сегодня, хозяин, между пятью и шестью, так что можем уже отправляться. Но только чтоб был ты один, то есть со мной, и больше чтоб никого, ни единого
– Плохо договорился. Не он на меня, я на него глядеть буду. – Саймон повернул голову, осмотрел Пашку с синяком, Филина в рваных штанах, сморщился и кивнул Гилмору: – Мигель! Пойдешь со мной.
– А я? – подскочил Пашка. – Ты ведь к бандюганам едешь, брат Рикардо, а с ними, не в обиду сказать, толк от Мигеля невелик. Взял бы нас с Филином. Прихватим ножики и…
– Вы уже навоевались, – отрезал Саймон и зашагал к воротам.
До машины, спрятанной в зарослях, пришлось добираться не меньше часа. Автомобиль был на месте, в целости н сохранности, только на правом крыле благоухала куча обезьяньего помета. «Хорошо, что не на сиденье», – подумал Саймон, залезая внутрь.
Проделав неблизкий путь от Сан-Эстакадо до Рио, он не избавился от удивления, что этот лиловый монстр ездит, слушается руля и тормозит, если нажать на педаль. Не боевая «саламандра» и даже не глайдер, однако вполне приемлемое транспортное средство. В целом экипаж казался надежным, хотя и громоздким, но скорость, маневренность и примитивные тряские рессоры оставляли желать лучшего. С этим, правда, Саймон готов был смириться, однако запах плохо очищенного бензина, рев мотора и пронзительный клаксон его раздражали. Лиловый автомобиль блокировал разом два его чувства, столь необходимых для выживания, – обоняние и слух, и Саймону все время чудилось, будто едет он в пустой бензиновой бочке, набитой булыжниками.
Впрочем, грохот и тряска не помешали Кобелино заснуть глубоким сладким сном, пока они выбирались на дорогу, что вела к городской окраине. По этой магистрали, называвшейся Западным трактом, катили немногочисленные фургоны и телеги, запряженные мулами и лошадьми; дорога, обогнув зеленый выступ Хаоса, тянулась на пологий холм, у подножия которого лежали плантации масличных деревьев вперемешку с цитрусовыми рощами и кукурузными полями. На ближнем поле мерно сгибались крохотные полуголые фигурки в соломенных шляпах. Кроме них, Саймон заметил всадников с карабинами и плетьми: эти важно восседали в седлах, посматривая по сторонам, а временами что-то вопили – что именно, заглушалось ревом двигателя и храпом Кобелино.
– Столичный кибуц, – пояснил Гилмор, мрачнея лицом. – Для граждан, отбывающих малую сельскохозяйственную повинность. «Светлый путь».
– Путь? При чем тут путь? – Саймон переключил передачу, сбавил скорость и удивленно воззрился на темнокожего учителя. Тот помрачнел еще больше.
– Это название кибуца, мой звездный брат. За ним, на вырубках, – угодья вольных фермеров. Вольных, пока не рыпаются и налоги платят. «Белый», четверть урожая – в казну, «черный», другая четверть – Хорхе Смотрителю, за покровительство и крышу. Все поровну, все справедливо.
– И никаких эксцессов? – осведомился Саймон.
– Почему же. Случались переделы, да все в один карман. И сейчас, и при донецких, и при домушниках.
– Домушники – кто такие? Про них ты мне не рассказывал.
– «Наш дом – Бразилия» – партия власти в давние времена. Правили долго, покончили с Русской Дружиной, а их самих вырезали донецкие в Большом Переделе, лет двести назад.
– А кто вырезал донецких?
– Союз Бандеро, в две тысячи двести восьмом. Крокоди льеры, смоленские и дерибасовские. «Штыков» тогда еще w было, а клинки, «торпеды» и мелочь вроде «плащей» боялись ввязаться в ту свару.