Тень Жар-птицы
Шрифт:
— Надо бы написать: «добрейшей»… Прекраснейших — пруд пруди… У каждого свое представление, а добрые сейчас редкость…
Все опешили, Варька нашла выход.
— Разрежем яблоко на столько частей, сколько девчонок в классе. И каждая сможет угостить по своей доброте любого мальчишку.
Они эту операцию провели мгновенно, только никто из женской половины класса с нами не поделился. А Митька еще мечтал о доброте девчонок!
Потом мы пошли из школы со Стрепетовым и увидели, что во дворе дерутся
Он тут же сунулся их разнимать. Который побольше даже его сумкой треснул, но Стрепетов не зря футболом занимается. Схватил этого живчика, на вытянутой руке потряс за шиворот, как щенка, приговаривая:
— Клянись, что не будешь обижать маленьких! Мальчишка буркнул кое-что популярное, хоть и не чисто литературное.
Стрепетов, не опуская руки, я поразился, я бы так долго не удержал этого наглеца, сказал:
— Сейчас я запихну тебя в сугроб вниз головой и буду за ноги держать, пока не посинеешь…
Голос его был совершенно спокойный, ровный, но пацан, кажется, сдрейфил.
— Да, а он будет мои промокашки воровать… Стрепетов повернулся к маленькому, тот сначала очень заинтересованно за всем наблюдал, как и я, а тут попробовал слинять, но Олег мгновенно обернулся вокруг себя, ухватил его левой рукой.
— Таскаешь промокашки?
— Ага!
— Для чего?
— Клеить…
Он уже собирался зареветь, но Стрепетов его отпустил.
— Что клеишь?
— Планер.
Мы переглянулись. В наше время делалось это из нормальной бумаги, в «Детском мире» продавались наборы.
Большой шкет рванулся неожиданно, но у Олега реакция футболиста, он не выпустил нарушителя спокойствия, но маленький его явно заинтересовал.
— Ты в каком классе?
— Первый «А».
Большой оказался его одноклассником, хотя был выше почти вдвое, как и я по сравнению с Олегом.
— Но почему надо клеить из промокашки планер?
— Прочнее и легче. Три слоя промокашки, склеенные, как фанера трехслойная, и планер летит дальше…
Шкет явно головастый.
Стрепетов еще долго выяснял их фамилии, предупреждал длинного, что отныне маленький под его защитой, и наконец отпустил.
— Тебе бы в няньки, — сказал я.
— А я и хочу пойти в милицию.
Я внимательно на него посмотрел. Может, разыгрывает. С его физиономией — раз плюнуть, никогда не поймешь — где всерьез, а где дурака валяет. В восьмом классе распустил слух, что собираются девчонок для какого-то фильма отбирать. Они пришли на другой день красоточки, прямо с открыток. Человек десять. Он мне потом объяснил, что использовал слух вместо теста. Чтобы решить: кто серьезный из них, а кто — фифы. Клюнули многие, даже Варька Ветрова.
Но сейчас Стрепетов казался серьезным.
— Я с пацанами вожусь, потому и хожу в детскую комнату милиции. Они интереснее любого механизма, особенно если маленькие. И жалко их и обидно. Такие бездомные есть, как щенки ничейные…
— И девчонки? Он поскучнел.
— Нет, с этими я плохо управляюсь, а вот Борисов совсем блоха, а мыслит!
Мы шли вместе по улице, и я ему немного завидовал.
На голове у него была немыслимая кепочка вроде камеры от футбольного мяча, и куртка явно не куртка, а пальто времен пятого класса, из которого он вырос.
— Тебя что, родители не ценят? Отличник, что еще нужно…
Он меня не понял и смотрел в снег, мрачный, нахмуренный, но потом выдавил:
— А вчера Варька сказала, что обязательно тебя возьмет замуж.
Я чуть в снег не сел. Даже в шутку нельзя так человеку поддых.
— Чур меня! Стрепетов вздохнул.
— А ты при чем? Что она захочет, то и сделает… Конечно, я жирафа, спокойная личность, но такое…
— Ты же ведомый, ты всегда всем подчиняешься… Вот тут мне его самого захотелось сунуть башкой в снег. Шли мирно, не дрались, гадостей друг другу не делали — и на тебе!
Я решил огрызнуться, послать его подальше, но он неожиданно остановился на углу и сказал категорически:
— Не сопротивляйся, не поможет… И ушел в свою милицию.
Сначала я злился, а потом решил, ничего страшного нет в его определении — ведомый. Это маленьким надо суетиться, чего-то добиваться, а мы — длинные — сверху все видим, нас на козе не объедешь…
Застрял сегодня с Петряковым. Вот это руки! В кабинете у Деда Мороза заело замок, я начал ключом нажимать и сломал. Она равнодушно сказала:
— Умел сломать — умей чинить.
Пришлось Петряку в ножки кланяться, у него в сумке вместо учебников инструменты. И вот чудно, не первый год в одном классе, знал, что учится на двойки, что лодырь, но не представлял, какие у него руки. Они ему мозги вполне могут заменить. Подошел к двери, понюхал, вытащил отвертку, потыкал, потом капнул в замок спринцовкой, опять ковырнул — и обломок ключа выпал! Дверь открылась.
— Ну ты молоток! — Я стукнул его по плечу, и хоть он ниже меня — не пошатнулся. Мускулы — железо.
— Гирькой играешь? — спросил я.
— Бывает.
Он вытащил из своей сумки медную трубку, всадил в нее остаток ключа, молотком расплющил — и ключ был в порядке. Эмилия Игнатьевна могла успокоиться.
Его в школе так и прозвали: палочка-выручалочка. Он и телефон чинил, и замки, и кинопроектор, все учителя его ценили, и я сам слышал, как Наталья Георгиевна сказала Нинон-Махно:
— Вы с Петряковым не свирепствуйте. Он столько сил ремонту школы отдает, что как-нибудь без особых знаний по истории может прожить…