Тень

Альвтеген Карин

На третьем году обучения у него начались проблемы с математикой. Слова подбирались сами собой, но в цифрах он логики не находил, расчеты ему не давались. По шведскому он получал высшие отметки, а математику с трудом сдавал на «удовлетворительно».

К этому времени немцы оккупировали соседние Данию и Норвегию, в Швеции объявили мобилизацию, отца призвали в армию, и расходы на учебу Акселя стали для семьи непомерным бременем. Продукты распределяли по карточкам, не хватало самых необходимых вещей. Аксель помнит бесконечные очереди, пустые полки магазинов. Холод по ночам. Отсутствие дров и влагу, которой пропитано белье. Аксель с сестрой по вечерам уходят из дому в поисках

чего-нибудь, чем можно топить. Маскировка на окнах и страх, что придет Гитлер. Возбужденные голоса радиоприемника, из которого к ним подступает война.

Аксель скрыл оценки по математике, сделал так, чтобы они не попались на глаза родителям, так надеявшимся на его успехи. Выбирая профиль дальнейшей учебы, он впервые действовал на свой страх и риск. Естественно-научная линия с математикой в виде главного предмета открывала дорогу в Королевский политехнический институт. Но Аксель пошел в гуманитарно-языковой класс, тем самым навсегда свернув с выбранного родителями пути.

Ян-Эрик вернулся с санитаром. Вместе они уложили Акселя Рагнерфельдта на кровать. Он почувствовал облегчение, боль отпустила, тело вытянулось на мягком матраце. Изголовье подняли, подсунули под голову подушку и задали неизменный вопрос:

— Тебе удобно лежать?

«Нет! — хотелось ему закричать. — Нет, мне неудобно! Я хочу, чтобы вы собрали все имеющееся здесь снотворное и закачали его в мои вены и чтобы я навсегда уснул!» Но сделать этого он не мог. Мог только пошевелить мизинцем, чтобы убедить их, что все в порядке.

Ян-Эрик присел на стул для посетителей, санитар ушел.

Сын обычно приносил с собой газеты и читал ему вслух, этот визит не стал исключением. Аксель не понимал, зачем они его информируют. Кому пришло в голову, что его может интересовать мир, который он уже покинул?

Но общаться нужно, вот Ян-Эрик и старается. Роли между ними были раз и навсегда распределены, и вести себя следовало соответственно.

Аксель и сам не мог объяснить причины антипатии к сыну. Возможно, всему виной была покорность, то и дело мелькавшая во взгляде Яна-Эрика, его неумение постоять за себя. Он никогда ни за что не боролся. А если даже и пытался, то все делал не так. Как будто не знал сам, чего хочет. Ян-Эрик монотонно читал газету, и Аксель вернулся к воспоминаниям.

В последний год перед поступлением в институт конфликт в его душе расцвел пышным цветом. Акселя изнуряли раскаяние и страх из-за того, что родители вот-вот узнают правду: их мечтам не суждено сбыться. Но беспокоило его не только это. Он и раньше подозревал о своих литературных способностях, и годы учебы в гимназии только подтвердили это. Не имея практической хватки и склонности к математике, он потянулся к языку, как мотылек к свету. Противиться этой силе он не мог.

Он чувствовал, как истории рождаются в его душе и ждут, когда он подарит им жизнь. Но сочинительство — не профессия. Это легкомысленное хобби, которому можно посвящать свободное время, если таковое найдется. Литература, не содержащая конкретных знаний, подозрительна. Он знал, что родители его не поймут, и по мере приближения неизбежного разговора страх становился все сильнее. Воспоминания об этом разговоре были оттеснены в самый дальний уголок памяти и принадлежали к числу тех, которых он старался избегать. Это произошло в день выпускного экзамена. Семья сидела за столом в комнате и пила праздничный кофе в компании Яльмара Брантинга. Гостей не приглашали — важничать не стоит, даже если твой сын, вопреки всем преградам, сдал экзамены и может поступать в институт. Но повод выпить

кофе есть — настоящий кофе, не суррогат военного времени. Все нарядно одеты, родители светятся от гордости, сестра демонстративно молчит. С болезненной отчетливостью Аксель видит, как тускнеют глаза родителей, когда он рассказывает им о своем решении. В семье не будет инженера, в семье появится писатель. Резкий хохот сестры. Отцовская пощечина, заставившая сестру замолчать. В тот день Аксель оказался на перепутье и пошел навстречу своему призванию.

Сейчас, шестьдесят три года спустя, он по-прежнему не знает, правильно ли поступил. Тогда он был уверен в себе, но с годами ракурс изменился. Аксель постоянно чувствовал угрызения совести, именно они кнутами гнали его вперед. Они не исчезали, сколько бы его ни хвалили читатели и критики. Он смотрел на свои книги и награды, но никогда не чувствовал гордости. Они были всего лишь мерилом тех результатов, которых ему следовало достичь.

Когда же он случайно сталкивался с каким-нибудь инженером, ему всякий раз становилось неприятно.

Молодые думают, что у жизни есть цель. Он и сам так считал. Особенно крепко и слепо он верил в это, когда, несмотря на убийственное родительское разочарование, начал писать книгу. Если он станет писателем — тогда… Тогда он победит. И он написал книгу. И стал писателем. И убедился, что жизнь — это вечное путешествие. Достигнутая цель всегда превращается в отправную точку. Дойти до цели невозможно. Можно только до конца. И когда ты наконец его достиг, то понимаешь, что уже слишком поздно.

Аксель очнулся от внезапной тишины и понял, что задремал. Ян-Эрик шелестел газетой, сворачивая ее.

— Мне нужно ехать. Я заеду домой, поищу какую-нибудь фотографию Герды Персон. Она умерла на прошлой неделе, и нужно ее фото на похороны.

Он резко проснулся, глаза открылись. Только что прозвучавшее имя перенесло его прямиком в запретные уголки памяти.

— Может, я что-нибудь найду. Как думаешь, может, поискать у тебя в кабинете? Или в гардеробной комнате, где ты хранил свой архив?

Сердце громко забилось. Герды больше нет, и нужно этому радоваться. Она проявила по отношению к нему благородство даже в смерти.

Теперь остался только один человек, который может угрожать делу его жизни. Если этот человек жив. В то время, когда Аксель еще мог говорить, они были связаны — и оба погибли бы, узнай мир правду. А после инсульта не проходило ни дня, чтобы Аксель не вспоминал о нем и о том, что он может сделать.

И гардеробная комната в его кабинете продолжает хранить тайны, которые никто не должен узнать.

Когда случился инсульт, Аксель как раз начал разбирать бумаги. Словно почувствовал, что держать их тут больше нельзя. Наверное, подсознание подсказывало, что времени мало, но он все равно не успел. Интересно, мешок с мусором так и остался в кабинете или Ян-Эрик его выбросил? Хотелось верить, что выбросил. И что Торгни Веннберг уже мертв. Этот дьявол в человеческом обличье.

Если надежды Акселя Рагнерфельдта небезосновательны, его имя останется безупречным.

И то, что он сделал, будет оправданно.

* * *

Лучший спортсмен гимназии по сумме результатов за тысяча девятьсот шестьдесят седьмой год. Он повторял эти слова про себя, чувствуя, что все его тело переполняет огромная светлая радость. Выбрали именно его, Яна-Эрика Рагнерфельдта, и об этом будет объявлено в актовом зале в присутствии учеников, учителей и родителей. Будет петь хор, директор произнесет речь, а в середине концерта Яна-Эрика пригласят на сцену, чтобы вручить переходящий кубок и диплом.