Тени исчезают в полдень
Шрифт:
– Что же… долавливай. Твоя, говорю, очередь.
Но Захар сделал вид, будто не заметил его взгляда, не расслышал его слов.
– Да, не умею, к несчастью, читать чужие мысли, Фрол, – продолжал он, стараясь не глядеть на Курганова. – Однако что у тебя в душе происходит, понимаю, догадываюсь. И что ж… жалею…
– Жалостливый какой… – шевельнулся было Фрол.
Но Большаков поднял руку, попросил:
– Ты погоди, успокойся. Ведь через силу хочешь вызвать гнев. У тебя уж нет его, а ты хочешь показать, что есть. А зачем?
Фрол
– Ты знал, что я о Клавдии хотел поговорить с тобой… Знал, что не сладкий разговор будет, – и все-таки зашел, – продолжал Захар. – Почему?
Фрол молчал.
– Ну, чего же ты? Не можешь ответить? Тогда я попытаюсь…
– Давай… – мотнул белой головой Курганов.
– Потому, видно, что сам чувствуешь – не туда занесло тебя. И несет все дальше, вглубь. Сам выбраться уже не можешь. И утонешь. В одиночку не выплыть.
– Плакать, что ли, кто будет? – враждебно проговорил Фрол. – Жалко тебе меня станет?
– Самого себя ты не жалеешь, это я знаю, – сказал Захар, – но… о Клавдии беспокоишься. Она ведь, ты понимаешь, вместе с тобой пойдет ко дну. Вот и зашел в надежде, не окажут ли помощь…
Большаков, говоря все это, глядел теперь на Фрола, пытаясь поймать его взгляд. Однако Курганов не поднимал головы.
– Ну, что ты молчишь? – спросил председатель. – Так или не так?
Фрол встал, повернулся к окну, почти загородив его все широкими плечами.
– А может… не утонем еще. Счастье, что ли, нам заказано с Клашкой? Что с того, что я… чуть не вдвое старше ее? Десяток-другой годков еще похожу по земле. Тоже время… нам для счастья хватит…
Фрол держался обеими руками за подоконник. Держался так крепко, что пальцы его побелели.
– А Степанида? А Митька? Ему тоже счастье не заказано. А если…
– Что «если»? – обернулся Фрол. По лицу его шли снова багровые пятна. – Что ты учишь меня?! Ну… беспокоюсь о Клашке, угадал, черт тебя побери!! И зашел… Выслушал вот. Все правильно ты говорил тут! А к Клашке, если примет, уйду, понятно?! Всю жизнь я делал не то, что хотел бы… Всю жизнь был один. А теперь нас будет двое! Двое!! Уйду! Что мне Митька? Что Стешка?.. А-а…
Фрол взмахнул рукой и ринулся к двери.
– Нет, стой! – воскликнул Захар, поднимаясь из-за стола.
– Ага, все-таки взревел по-командирски! – тоже крикнул Фрол. – Ну, давай послушаю до конца. Больше у нас с тобой, видно, все равно разговора никогда не получится.
– Вот это-то и плохо, Фрол.
– А я так думаю – ничего.
– Нет, плохо, – повторил Большаков. – Эх, Фрол Петрович… какая кошка нам с тобой дорогу перебежала?
В голосе председателя было что-то такое, что обезоруживало Фрола.
А Захар продолжал:
– Ну, когда-то были молодыми, зелеными… Но потом ведь повзрослели, поумнели маленько. Тебя к тому же война обкатала вон, обучила. Всякого насмотрелся,
– Ты не был рядом со мной на войне. Так что гляди, как бы не ошибиться в надежности.
– Нет, Фрол, не ошибаюсь… Хотя и не был на фронте. Но… плечо твое по-прежнему далеко. Не обопрешься.
– Сам крепко стоишь, – буркнул Фрол. – Да и другие есть плечи… а в общем – надоело мне. Все, что ли, выложил?
Большаков еще раз оглядел могучую, неуклюжую фигуру Курганова.
– Осталось немного, Фрол… Но осталось самое главное. Осталась Клашка.
– Об ней уже говорено.
– Да нет. Еще и не начинали.
– Так начинай тогда, чтобы тебя паралич разбил! – снова начал раздражаться Фрол.
– Ты знаешь, что ее баптисты в свои сети затягивают? – спросил спокойно Захар.
Курганов вскинул голову.
– Что!! Клашку? – И усмехнулся: – А тебя они еще не пробовали охмурить?
– Ты напрасно смеешься. Никулина уже в молитвенный дом ходила.
– Это Клавдия-то? Да ты… в своем уме?! – воскликнул Фрол. Однако на крупном лице его теперь сквозь усмешку явственно проступило беспокойство.
– Я-то в своем. А вот ты… ты ее прямо в эти сети и толкаешь…
– Я… Я?! – Фрол растерялся. – Ну, знаешь!.. Не много ли на себя берешь?! Митьку в чем-то обвиняешь, меня… Прокурор выискался!
– Я никого не обвиняю. Я пытаюсь объяснить тебе…
– А что мне объяснять?! Что меня убеждать в том, чего нет?! Зачем меня, как мальчишку, тыкать… Да и вообще… Я сказал – уйду к ней. И какое, в конце концов, твое дело?! Ты живешь – и живи. А я уж как знаю…
Разбушевавшись, Фрол кричал все сильнее, все бессвязнее. Захар давно сидел за своим столом, глядел на Курганова с жалостью. Видимо, Фрол увидел наконец этот взгляд и постепенно утих. А Захар все глядел, глядел на Курганова. Так прошло минуты две-три.
– Ладно, Фрол, кончаем, – устало произнес Захар. – Сейчас ты вроде ничего не в состоянии понять. Но я тебе все-таки скажу… Потому что, в самом деле, вряд ли еще когда удастся все высказать с глазу на глаз. Я тебе скажу, а ты потом… когда придет к тебе разум, все переваришь и, я верю, поймешь. Ты поймешь, какую ты заварил с Клавдией кашу, куда ты ее затащил. Судьба у женщины не сладкая. Может, такая судьба, что горше и не бывает. Всю жизнь без мужа, который то ли был, то ли не был… Но она помнит, что был. И ждет, почти двадцать лет хранит себя для него… Видать, для счастья был рожден человек, а его, счастье это, отобрал кто-то. И вот… Чего же, истерпелась вся, изошла слезами. Ни ты, ни я не знаем, сколько она этих слез вылила… И вот показалось ей, что хоть на закате бабьих дней можно… этот голод, что ли, нестерпимый обмануть… Отогреть немножко душу…