Тени исчезают в полдень
Шрифт:
– Клашенька! Да на тебе лица нет! – сказала одна из них. – Захворала никак?
– Вот… нехорошо вдруг стало… Дома еще ничего было…
– Ложись-ка. На пол, что ли, вот сюда, к печке…
Клавдия легла на расстеленные полушубки. Женщины укрыли ее чем-то сверху.
– Может, в больницу?
– Не надо… Отлежусь, – сказала Клавдия.
Через полчаса она действительно встала. И до вечера провозилась с семенами.
Уже стемнело, уже давным-давно ушли женщины. А Клавдия, не зажигая электричества, все еще сидела за столом, положив руки прямо на кучу семян, не решаясь идти домой. В небольшое оконце она глядела, как
Клавдия чуть улыбнулась, вздохнула. И продолжала глядеть на полосатую дорогу. Люди проходили по ней все реже и реже. Иногда в течение часа, а может, и больше улица была пустынной.
Наконец окна стали гаснуть одно за другим. «Что же делать? Что делать?» – с тоской подумала Клавдия и опустила голову на вытянутые руки.
Когда подняла ее, улица была совершенно темной. Кое-где еще горели, правда, одиночные огоньки, но они не рассеивали уже темноты.
«Ну и пусть! Ну и пусть!! – чуть не вскрикнула она, вскочила, накинула пальтишко. Торопливо принялась искать на шкафчике у дверей замок. – И пусть… Я пойду, пойду… – думала она лихорадочно. – Надо было давно идти мне, дуре. Ведь подождет-подождет на пороге у крыльца, да и уйдет… Чего уж теперь ждать Федьку, для кого беречь себя?.. Э-э…»
Клавдия думала об этом и сама презирала себя. Но именно потому, что презирала, думала с еще большим ожесточением и упрямством: «И пусть! Пускай говорят обо мне что хотят… Пускай Стешка лопнет от ревности, от горя… – Не видела она еще с ее, с Клашкино, горя-то, не перенесла столько муки. – Лишь бы не ушел, лишь бы дождался…»
Она выскочила на улицу, побежала к своему дому. Бежала, позабыв застегнуть пальтишко, запинаясь, ничего не видя перед собой.
– От безглазая! – крикнул ей в лицо Митька Курганов, когда она чуть не сбила его. – С чего это сорвалась, спрашивается? Растрясешь ведь жир-то эдак.
Митька стоял на дороге, покуривая папироску.
– Митя? Митька… – промолвила растерянно Клавдия. – Ты извини уж, не заметила. Поздно гуляешь… Извиняй, говорю.
– Ладно, – усмехнулся Митька. – Хорошо, что мягкая такая. А то могла ведь раздавить… влюбленного человека. Сколько бы слез пролила одна образованная женщина…
Клавдия побежала дальше. Однако ноги ее с каждым шагом словно наливались свинцом. «Влюбленного человека… влюбленного человека…» – звучали и звучали у нее в ушах два Митькиных слова. – А я разве влюбленная?"
Ей
Клавдия шла теперь медленно, еле переставляя ноги. Так же медленно она открыла калитку, медленно зашла в залитый лунным светом двор. Возле дома вроде никого не было. «И слава Богу… И хорошо… И хорошо…» – подумала она, тут же чувствуя, как тоска разливается в груди, зажимает, словно в тиски, ее сердце.
Хрустнул где-то снег, возле сараишка в густой, чернильной темноте замаячила тень.
«Ну вот… Ну вот!» – со страхом подумала Клавдия, не понимая и не пытаясь понять, что значит это «ну вот».
А тень подошла к Клавдии и проговорила голосом Фрола Курганова;
– Я перемерз весь. Пустишь, что ли, в дом?..
Она не ответила. Фрол подождал и сказал:
– Понесет кого-нибудь черт по дороге… Дай ключ, я открою.
И тогда Клавдия подала ему ключ.
Фрол отомкнул замок, зашел в сенцы и оттуда сказал:
– Чего же стоишь там? Клавдия!
Она вздрогнула, точно ее вытянули плетью, повернулась и шагнула к крыльцу.
Дверь в комнату ей открыл Фрол. Она зашла, привалилась спиной к стене. Фрол включил электричество. Снял полушубок, кинул на лавку.
– Перемерз я, – сказал он опять и приложил руки к теплой еще печке.
Потом оба молчали. Клавдия все так же, вытянувшись, стояла возле стены, вскинув голову, глядела куда то перед собой и ничего не видела.
– Клавдия… Ты прости меня, старого дурака, – попросил Фрол.
Клавдия вытащила из пальтишка одну руку, затем другую. Пальто упало к ее ногам. Фрол нагнулся, поднял его и повесил.
А Клавдия, все так же глядя невидящими глазами куда-то мимо Фрола, подняла руку, потащила с головы шерстяной платок. Рука ее упала вдоль тела плетью, легкий платок вывалился из пальцев. Фрол поднял его.
– Клавдия… Я сегодня у Захара был. Он говорит – не надо. А я вот пришел…
Клавдия ничего не слышала. Она всхлипнула раз, другой, третий. Оторвалась от стены, качнулась и уткнулась горячим лицом в широкую Фролову грудь.
– Федя-то… Федя-то что скажет… если вернется? – вздрагивая плечами, почти выкрикнула она.
Фрол обнял ее неумело, подумал и сказал:
– Если хочешь, Клавдия, я хоть завтра… перейду к тебе. Или чего там… вот сейчас останусь – и с концом. Всем назло – и Стешке, и Митьке… и ему, Захару…
– Что скажет Федя, когда вернется?.. Что скажет?! Что скажет?! – глотая слезы, без конца повторяла и повторяла Клавдия.
Глава 29
Из Озерков Устин и Пистимея вернулись к вечеру. Ни тот, ни другой за всю дорогу не проронили ни слова.
Возле ворот своего дома Устин вылез из кошевки. Пистимея сняла с себя тяжелый тулуп, подала его мужу и, оставшись в стеганом пальто, поехала на конный двор сдать лошадь.
Устин грузно взошел на крыльцо, толкнул дверь. Ему никто не ответил. Увидев на дверях замок, в привычном месте нашарил ключ.
В избе кинул Пистимеин тулуп, бросил на стол папку, подаренную Демидом. Снял свой тулуп, тужурку, сел на скамейку, стащил валенки и о чем-то задумался, глядя перед собой в одну точку.