Тени кафе «Домино»
Шрифт:
Тыльнер положил трубку, крутанул ручку.
– Все в масть, Спиридон, кроме одного. Как твоя квитанция в вагон попала. Поделись со мной, разговор у нас получится, а в бандотделе МЧК наплевать на твои показания. Была квитанция, значит, и ты был.
– Так, начальник, – Спиридон вскочил, – было дело непонятное очень. Я сеструхе с почтамта товар отправил и решил в Банковский переулок к свату зайти. У него сапожная мастерская, он с сынами туфли шьет чище французских. Ну, значит, иду… …Спирька вошел в темный Банковский переулок.
Навстречу ему двигались четыре человека, в темноте практически неразличимых.
Когда они поравнялись со Спирькой, вспыхнул свет карманного фонаря.
– А ну пошел, не то я тебе, падло, руки оторву, – рявкнул Кот.
– Месье, у Вас есть деньги? – по-французски спросил человек с фонарем.
– Ты что несешь, фонарь гаси!
– Тогда снимайте пальто.
– Что?! Да ты, фраер, знаешь, кто я? Я Кот, Спирька Кот, меня все общество знает.
– Слушай, я твоих блатных примочек не знаю.
Фонарь скользнул по четырем фигурам, и Спирька увидел четыре маузера, направленные ему прямо в живот.
Он снял пальто, потом пиджак, жакет с золотой цепочкой и часами, брюки и туфли.
– Спасибо, месье Кот, и помните, мы вас, уголовную сволочь, будем нещадно давить, как и ваших красных коллег. А теперь идите… …Ну я и пошел к свату, сказал, что проигрался, а не то позора не оберешься. А квитанция в пальто была.
– Ну что же, Спиридон, – Тыльнер встал, потянулся – с нападением на вагон мы с тобой разобрались. Теперь отведут к народному следователю Трегубскому, он магазином и займется.
– Спасибо, начальник, – Спирька встал, причесался, привел себя в порядок, закинул руки назад и пошел к двери.
Зазвонил телефон.
– Тыльнер у аппарата. Здравствуйте, Федор Яковлевич, вот беседуем о давешних французах. Кто беседует? Оловянников… Не знаете… Это субинспектор Линейного отдела… Что же все, что есть…
Тыльнер положил трубку.
– Нас в ЧеКу зовут.
Лена Иратова разложила пасьянс, но делала это невнимательно, поглядывая в окно.
А за окном творилось нечто странное. Непонятные люди тащили мешки опавшей листвой и посыпали перрон.
Администратор Брославский что-то объяснял начальнику станции.
В купе влетела гримерша.
– Леночка, солнышко, красавица, на грим.
– Какой грим, Анечка?
– Стоим четыре часа, станция чудесная. Режиссер вздумал снять Ваш крупный план.
– Смешно, а где мое платье?
– Все готово – и платье, и шляпка.
На перроне осветители устанавливали прожекторы. Стояла обычная киношная суета.
Разумный подошел к Лене.
– Леночка, милая, сцена несложная, но Вы должны ее сыграть как богиня. Вы в трауре сидите на станционной скамейке, вечер, перрон пуст, Вы на опалой листве зонтиком пишите имя любимого, ветер
Лена подошла к скамейке и села.
– Камера! Начали!
Она зачертила зонтиком на листве, пытаясь написать имя Олег.
Она не обращала внимания ни на свет, ни на стрекотание камеры.
Пыталась написать имя, но лежащий под лавкой помреж махами имитировал ветер, и буквы из листьев уносились вдоль перрона.
Мартынов встретил коллег с самоваром и свежими бубликами с маком.
– Думать давайте, что у нас за бандочка французов объявилась. Какие-то уголовники прямо из романа Эжена Сю, новые московские тайны. По городу слухи идут. Да вы пейте чай-то, – улыбнулся Мартынов.
Он был красив, синеглаз, тонок в талии, с копной смоляных волос, а главное – он всегда был расположен к людям.
– Яша, – сказал Тыльнер, – все, что мы нашли, ты знаешь. Историю с вагоном сейчас крутим.
– А налет на квартиру Громова?
– Работаем с горничными и, конечно, с гостями. – Тыльнер взял бублик, разломал, налил себе стакан чаю, положил сахар, размешал.
– Ты, Георгий, сюда чай пришел пить? – поинтересовался Мартынов.
– А почему нет?
– Разрешите? – в комнату вошел Николаев. – Я, Федор Яковлевич, беседу вашу услышал и хочу заметить, что когда в конце семнадцатого сей, тогда еще гимназист, пришел к нам работать, наглости ему занимать не надо было.
– Обижаете, учитель. А Витька Князь, король Хитровки, говорил, что наглость – второе счастье. Так о чем я беседу свою веду. Среди потерпевших была дама приятная во всех отношениях. Папанька ее имел прииски золотые, а муженек нынче мехов торгует. Так вот эта мадам Еремина, в девичестве Строгонова, пострадала меньше всех. Колечко с камушком да сережки не очень дорогие. Я встретился с людьми, которые неоднократно видели ее в свое время в театре. Они же поведали мне, что украшений у нее много.
– Значит так, – начал Мартынов, – французы совершают налет на почтовый вагон, берут деньги. Потом налет на квартиру.
– Но прежде они раздевают Спирьку Кота.
– Странная банда, – сказал, задумавшись, Николаев. – Налет на поезд, на квартиру, уличные грабежи. Такого еще не было.
Зазвонил телефон.
– Мартынов… Внизу… Веди его сюда.
Он положил трубку, крутанул ручку.
– Сейчас придет человек, который видел этих французов.
Раздался стук в дверь, и в кабинет вошел Леонидов.