Тени на стене
Шрифт:
— Само собой, — кивнул Гришка Троян. — А теперь, стало быть, выбор пал на нас?
— Выходит, так, — кивнул Мещеряк.
— Что от нас требуется?
— Об этом речь еще впереди, — сказал Мещеряк и оглядел ребят. Понимают ли они, куда он клонит? Отдают ли они себе полный отчет в том, что он только что сказал?.. По их лицам, ставшим сурово–спокойными, он понял, что они прониклись уважением к его словам, и шумно, с облегчением вздохнул. Раз так, то он найдет с этими ребятами общий язык. Хорошо, что он в них не ошибся.
— А теперь пусть каждый расскажет о себе, — предложил он. — Отныне у нас не может быть
— Троян, давай… — веснушчатый подтолкнул Гришку.
За столом они просидели до ужина.
Глава шестая
Проснувшись, Нечаев первым делом включил репродуктор. Эта черная бумажная тарелка висела у него над головой. Из нее ежедневно обрушивались на их головы черные вести. После упорных кровопролитных боев наши войска вынуждены были оставить древний Новгород. А еще через две недели немецкие танки ворвались в Днепропетровск. Город на Днепре… Да это же совсем близко!
Нечаев молча вслушивался в далекий голос диктора.
Обстановка на фронтах, растянувшихся от Баренцова Моря до Черного, осложнялась с каждым днем. На ближних подступах к Одессе тоже было тревожно. Румынским войскам, правда, так и ее удалось выполнить очередной истерический приказ Антонеску «овладеть городом любыми силами и средствами», но они предпринимали отчаянные попытки прорваться хотя бы в Восточном и Западном секторах Вражеская артиллерия методически обстреливала город и порт. Самолеты сбрасывали сотни зажигательных бомб на жилью кварталы, и едкий дым длинно стлался над домами, над причалами.
Сентябрь выдался жаркий. Дождей не было.
На узком фронте, стоя почти впритык друг к другу, действовали сейчас 13, 15, 11, 3, 6, 7, 8, 12 и 21–я пехотные румынские дивизии. Под натиском превосходящих сил части Восточного сектора снова вынуждены были отойти в районе Хаджибейского лимана на четыре–пять километров. В Южном секторе противник продолжал с боями продвигаться в направлении Дальника. По данным разведки он сосредоточил крупные силы артиллерии и подтянул к линии фронта новые дивизии.
Но Одесса продолжала сражаться. Защитники города стояли на смерть. Они отражали вражеские атаки одна за другой. Мир удивлялся их стойкости и мужеству. Даже жители далекого Лондона, проводившие тревожные ночи под сводами метро, каждое утро искали в газетах сообщения о том, что Одесса жива и продолжает бороться.
И только в самой Одессе, на так называемой даче Ковалевского, в нескольких километрах от передовой, жизнь текла так тихо, словно в мире не было никакой войны.
Небо над каменным домом Федорова было белесым. Из степи в открытые окна тянуло гарью. Но в остальном жизнь была спокойной и сытой.
Однако обитатели этого дома знали, что в один распрекрасный день их курортной, по словам Кости Арабаджи, житухе придет конец, и что денек этот, как говорится, уже не за горами. Они знали, что их ждут такие испытания, перед которыми фронтовые будни с их атаками, контратаками и ночными поисками будут казаться, как говорил все тот же Костя Арабаджи, «детским лепетом».
В первый же день, когда кончилась «проклятая неизвестность», Костя перестал психовать.
— Пока не поздно, каждый из вас может еще отказаться, — предупредил их тогда капитан–лейтенант Мещеряк. — Подумайте…
Потом Мещеряк сказал, что
Незавидная участь. Так вот, пусть каждый из них спросит себя, готов ли он к этому?..
— Как страшно!.. — Троян пожал плечами. — Вы, товарищ капитан–лейтенант, так меня напугали, что мурашки по спине бегают. Хочется к маме под юбку. Как в детстве.
— Вас разве испугаешь? — Мещеряк усмехнулся, забарабанил пальцами по столу. — Я просто хочу, чтобы вы все взвесили. Даю вам два часа… Потом каждый из вас сообщит мне свое решение. Обещаю, что никто о нем не узнает… Тем более, что того, который откажется, я все равно не смогу отправить обратно в часть. До окончания операции ни один из вас не выйдет за ворота. Часовым приказано стрелять. Этого требуют интересы дела. Ну как, принимается мое предложение?..
— Я возражаю, — сказал Нечаев. — Лучше пусть каждый открыто скажет… Не знаю, как другие, но я даю согласие.
Сказав это, он подумал о матери. Что бы с ним ни случилось, мать будет надеяться. А вот Аннушка… Будет ли она его ждать?..
— Не ты один. Я тоже согласен, — сказал Костя Арабаджи.
— Как хотите, — Мещеряк поднялся. — В открытую так в открытую… Кто еще согласен? — Он пересчитал поднятые руки. — Выходит, все? В тиком случае приступим… Но теперь пеняйте на себя!..
На берегу лежали сухие свалявшиеся водоросли. Ветер уже успел выдуть из них йодистый морской запах, и они казались войлочными.
Берег, покуда хватал глаз, был в осклизлых камнях. Днем камни были черными. А в часы прибоя зеленели — с них стекала морская пена.
Но за камнями начинался первобытно–чистый морской простор.
Древние называли это море Гостеприимным. Его темная вода была нежной, мягко ласкала тело. Но стоило проплавать в ней два–три часа, как она теряла свою летнюю ласковость, и кожа на груди становилась жесткой, шершавой.
А плавать приходилось много. Каждое утро они спускали на воду весельный бот и уходили в море. На корме, подавшись вперед, сидел капитан–лейтенант Мещеряк в выгоревшем рабочем кителе. Он командовал: «Суши весла!..», после чего они стягивали через головы тельняшки и, оставшись в одних трусах, прыгали в воду, прозрачную до самого далекого дна. Нечаев обычно прыгал с открытыми глазами и видел, как на песчаном дне шевелятся бурые водоросли.