Тени на стене
Шрифт:
Он подошел к окну. В этот час небо было прозрачно–зеленым, с желтоватым отливом на западе. Чуждое, непонятное небо, пустынное и голое, притягивало к себе… Оно было вечным и заставляло думать о бренности бытия. Не потому ли Восток дал миру великих философов и поэтов?..
Вглядываясь в это небо, он думал о Шарифиддине Усманове, о его детских глазах и медлительных движениях. У старика был тихий голос мудреца. Что Мещеряк знал до этого? Восточную пословицу о том, что если гора не идет к Магомету, то Магомет идет к горе? И только…
Подумав об
Теперь он знал, что ему делать. Книгу он бережно завернул в утреннюю газету (надо ее вернуть старику!), а потом, насвистывая про себя «Темную ночь» — вот уж который день он не мог отделаться от этого мотива! — решил пройтись по городу. В гостиницу с ее затхлым провинциальным уютом его не тянуло. Там его никто не ждал.
Поэтому он вернулся к себе в номер только в десятом часу. На тумбочке лежала пыль, кровать не была перестелена — коридорная сегодня не убирала. Когда утром Мещеряк попросил ее у него ничего не трогать, она только обрадовалась. И все его вещи лежали так, как он их оставил.
Шавла военного времени не была такой калорийной, чтобы он не чувствовал голода до самого вечера. Табак?.. Он уже тоже не помогал. Было десять часов. Актрисы из соседнего номера еще не вернулись, за стеной было тихо, и Мещеряк решил постучать к уполнаркомзагу. Не разживется ли он у них кипяточком?
Жена уполномоченного, неряшливая растрепанная женщина из тех, что с утра и до ночи разгуливают в засаленных домашних халатах и войлочных шлепанцах на босу ногу, в ответ проворчала что–то невразумительное, но все же, смилостивившись над соседом, принесла ему чайник и пиалу. Больше ему ничего не надо? Сахару у нее нет, детишкам и то не хватает, но урюк…
Мещеряк поблагодарил.
Поставив чайник на тумбочку, он присел на кровать. Заморские консервы пришлось открыть ножом.
Тушенка оказалась жирной, волокнистой и соленой, Хорошо, что у него нашлись галеты. Без них есть тушенку было бы просто невозможно. Это вам не север!..
В соседних номерах захлопали двери — вернулись белорусские джазисты! Коридор полнился голосами. Поужинав, Мещеряк отнес соседке чайник. Чем бы ее отблагодарить? Он сунул в карман килограммовую банку консервированной американской колбасы. Детишкам…
— Что вы!.. — женщина всплеснула руками. Чудо!.. Таких золотых банок она еще никогда не видела. Но Мещеряку самому пригодится.
— Детям колбаса полезнее, — ответил Мещеряк.
Они обменялись улыбками, и Мещеряк, с трудом подавляя зевоту, вернулся к себе. Он разделся и лег. Простыня была горячей. Репродуктора в номере не было. А жаль!.. Он послушал бы последние известия… Но тут же он подумал, что в Москве нет еще и девяти. Он забыл о разнице во времени. Кстати, неизвестно, сколько ему придется пробыть в этих местах. Поэтому лучше перевести часы…
С мыслью об этом он впал в душный, тяжелый сон, в котором смешались события прожитого им дня.
Разбудил его резкий требовательный стук. Мещеряк вскочил и босиком прошлепал к двери.
На пороге стоял Садыков в ковбойке с обвисшими полями.
— Я вас не разбудил?
— Пустое. Что стряслось?
— Я за вами. Гвардии подполковник послал. Ночью совершено нападение…
— На… Усманова?
Садыков кивнул.
— Жив? — Мещеряк сдавил ему плечо.
— Не знаю. Отвезли в госпиталь.
Глава пятая
Это он накликал беду на старого учителя, он сам… Мещеряк корил себя за опрометчивость и легкомыслие. Мог бы догадаться, что с него не спускают глаз. Даже посещение непрошеного гостя, который рылся в его вещах, и то не заставило его призадуматься и принять меры предосторожности. Днем, на виду у всех, отправиться к Шарифиддину Усманову. И надо же!.. Снял китель и вообразил, будто ему удастся всех провести за нос. А они, не будь дураки, только посмеялись над его наивным маскарадом.
Хоть бы Шарифиддин–ака остался жив! Иначе он, Мещеряк, никогда не простит себе этого.
По злой иронии судьбы старого учителя привезли в военный госпиталь, разместившийся в здании школы, в которой Шарифиддин Усманов проработал больше десяти лет. Туда–то и доставил Мещеряка Садыков на своем запыленном «газике».
Они въехали прямо во двор. Там стояли армейские машины с красными крестами на бортах, бегали медицинские сестры и врачихи в белых халатах и таких же косынках, и прыжками, словно кенгуру, передвигались на костылях легкораненные. Эти были в каких–то застиранных синих зипунах из дешевой фланели и в тапочках. Из–под зипунов виднелись армейские кальсоны.
Мещеряк выскочил из «газика» и взбежал по широкой школьной лестнице на второй этаж в застойный запах карболки, несвежих бинтов, валерьянки и еще чего–то приторно–сладкого, вызывающего тошноту. Все окна и двери стояли настежь, но тяжкий госпитальный дух был недвижим и густ. В самом конце коридора перед закрытой дверью прохаживался старший лейтенант Ризаев.
— Туда нельзя… — Ризаев кивнул на дверь. — Операция еще не кончилась. Второй час идет… Главный хирург лично… — и замолчал, уставившись на сестру, которая появилась из операционной.
— Еще ничего… Он спит…
— Какое ранение? — спросил Мещеряк. — Пулевое?
— Проломлен череп, — ответил Ризаев. Он посторонился, чтобы пропустить сестру, и та прошла мимо с надменно поджатыми губами. Ее руки были в резиновых перчатках.
Мещеряку смертельно захотелось курить. Он вытащил кисет, но, вспомнив, где находится, тут же спрятал его. Пролом черепа… Следовательно, Усманов мог видеть того, который… Эх, если бы Мещеряку разрешили задать старику хоть один вопрос… Как этот человек проник к нему в дом? Перелез через дувал? Спокойно вошел в калитку? Если старик сам впустил его, то, естественно, они были знакомы…