Тени надежд
Шрифт:
– Мы, несомненно, нанесем тебе визит, дорогой друг, но сначала нам следует устроиться здесь. Ведь старый родительский дом я давно продал. Ты, случайно не знаешь, кто теперь в Эфесе является проксеном Афин?
– Апеллес, – сделал обиженное лицо Лисипп, – неужели ты думаешь, что я заставлю тебя искать государственный заезжий двор, отказав себе в удовольствии лично оказать гостеприимство? Остановитесь у меня! Моя мастерская полностью в твоем распоряжении!
– Мы не стесним тебя?
– О чем ты говоришь, конечно же нет! Эй, рабы, отнесите вещи этого почтенного господина и его спутницы в дом Гармодия, что стоит между агорой и театром. Узнаете его по двум львам, поддерживающим ворота.
– Кто такой этот Гармодий?
– Он тоже был скульптором. Статуя Филиппа в храме Артемиды, разрушенная олигархами – его работа.
– Был?
– Бедняга погиб в уличном бою, когда эфесцы восстали против Сирфака и персов. Я знавал его прежде, поэтому сын мастера, ушедший сейчас с войском Антигона, предоставил в мое распоряжение дом и мастерскую. Хороший был человек и мастер отменный. Жаль его.
Дом Гармодия располагался в восточной части города, довольно далеко от порта, но почти до самого его порога путь Лисиппа и его гостей пролегал по главной улице Эфеса, достаточно прямой и просторной для того, чтобы быстро достичь цели, не толкаясь локтями в узких лабиринтах. Когда они дошли до ворот со львами, Лисипп вновь предложил сегодня же вечером устроить симпосион.
– Не каждый день я принимаю сразу две знаменитости. Твоя слава, Таис, далеко обогнала тебя. Быть в эти дни в Эфесе и не попытаться увидеть танец четвертой Хариты – глупость, не имеющая оправданий. А если ты откажешься – по меньшей мере, совершишь святотатство!
– Не откажусь, – улыбнулась Таис, – и, может быть, там мы вернемся к упомянутой тобой теме.
– Отлично, пойду, распоряжусь насчет приготовлений, а вас прошу осмотреть мою мастерскую.
– Ты что, Лисипп, покажешь незаконченную работу? – удивленно спросил Апеллес.
– Ты, дорогой друг, мне не конкурент, так почему нет?
Апеллес покачал головой. Таис понимала причину его удивления: художники – суеверный народ. Хотя, судя по всему, бывают исключения.
Лисипп удалился, а раб-домоправитель провел Апеллеса и его спутницу во внутренний дворик, превращенный прежним хозяином в мастерскую. Афинянка, не смотря на свою известность, прежде не удостаивалась чести служить моделью для скульптора и с интересом рассматривала глиняные и восковые наброски, в основном головы и погрудные портреты мужей. На большом деревянном столе под навесом разместились двенадцати восковых фигур. Каждая в высоту чуть больше ладони. Воины в одинаковых льняных панцирях, но разнообразных шлемах, высоких фригийских и широкополых беотийских, вооруженные и безоружные, застыли в различных позах. Один из них лежал на земле, без шлема, его голову придерживал в руках, словно баюкая, высокий, но сутулящийся, коленопреклоненный человек. Рядом еще двое. Один, присев на колено, прикрывал лежащего щитом. Рука, сжимающая меч, отведена для удара. Другой, чуть в стороне, одевал шлем, украшенный длинными широкими перьями, прикрепленными по обе стороны гребня. Позади восемь конных фигур, летящих в атаку гетайров.
– Александр... – прошептала Таис.
Апеллес кивнул.
– Вот, на коленях, Гефестион. Щитом их прикрывает, судя по всему, Клит. А шлем царя одевает...
– Птолемей.
Так странно было видеть его здесь. Набросок будущей работы, восковая фигурка не отличалась многочисленностью деталей. Лицо обозначено условно, неузнаваемо, но это именно он, Птолемей Сотер, спаситель войска. Миг его торжества. Людская молва выплеснула славу за пределы Азии. Здесь он – воин в сердце битвы, решительный и отважный. Миг – и он, взлетев на коня, поведет за собой "друзей", а споткнувшаяся было Ника, обопрется о его надежное мощное плечо. Таис никогда еще не видела его таким, помнила другим и это воспоминание о горячем, вызывающем трепет прикосновении, огоньком пробежало по ее телу, опалив каждую мельчайшую его частичку.
– Тот лучше, – где-то далеко-далеко за пределами Ойкумены прозвучал голос Апеллеса.
Таис повернулась: художник стоял у другого стола, где разместился еще один макет, гораздо менее проработанный, изображавший Александра верхом на Букефале в окружении конных "друзей". Апеллес подошел к гетере.
– Лисипп прав, что забросил ту работу, она получилась бы мертворожденной, а эта заставляет сердце сжиматься, она полна движения, жизни. Воображение само дорисовывает битву, ревущую вокруг.
– В глаза бросается, – сказала афинянка, – эти три фигуры заметно отстоят от остальных.
– Лисипп отделил мертвых от живых.
– Они будут стоять на постаменте, словно разрубленном мечом, – прозвучал голос скульптора из дверей.
Таис повернулась к нему.
– Спасибо тебе, Лисипп. Я никогда прежде не видела как скульптор творит то, от чего мы потом не можем глаз оторвать.
– Ты говоришь, поистине страшные вещи, Таис. Никто не предлагал тебе послужить моделью? Неужели Афины настолько оскудели мастерами или те разучились видеть женщин?
– Не знаю, – улыбнулась афинянка, – может быть, их так напугало судилище Мнесарет? Но ведь все разрешилось благополучно. Пракситель заслужил венок первенства за то, что изобразил Афродиту обнаженной, однако, немало моих сестер по ремеслу представали прежде в образах богинь и они во всех смыслах были достойнее меня.
Лисипп прищурился.
– Не лукавь, афинянка. Боги щедро одарили тебя, но и плата за это должна соответствовать. Ты способна затмить Фрину, так не отказывайся прославлять Афродиту своей красотой, увековеченной в бронзе или мраморе. Помни – в том твое предназначение, коли уж судьбе было угодно избавить тебя от участи быков приносящей невесты!
– Я думаю, недолго ждать того, кто вызовется повторить подвиг Праксителя, – сказал Апеллес, – а я считаю создание Афродиты Книдской не иначе, как подвигом.
– Может им станет наш гостеприимец? – предположила Таис.
– Уволь, – сделал отстраняющий жест Лисипп, – мое призвание в служении Аресу, а не Урании.
Афинянка улыбнулась.
– Ты служишь одному из супругов, а Апелеес никак не может разорваться меж ними. Моей матери он все уши прожужжал о своем желании изобразить Афродиту Анадиомену, Пенорожденную, но стоило на востоке забряцать оружию, как он, бросив все дела, сорвался на войну, как в море со скалы прыгнул.
– Увы, это так, – развел руками художник, – увлекающийся я человек. Не могу сидеть на месте. Может потому мой удел – холст, что он не приковывает меня к одному городу, подобно мастерской скульптора. К тому же, я вечно стеснен в средствах, отливка статуи в человеческий рост – мне была бы не по карману. Кстати, Лисипп, а какой величины ты замыслил памятник Александру?
– Как можно больше. Это сражение захватило дух и уже несколько месяцев не дает мне покоя. Однако, ты прав, насчет средств. Я замыслил отлить мой "Граник" в коринфской меди, чтобы не тускнеющий золотистый оттенок бросался в глаза с любого расстояния. Но затраты предстоят чудовищные, ведь медь, золото и серебро требуются почти в равных долях. Вряд ли всех моих накоплений хватило бы даже на половину фигур в человеческий рост. Антигон, мой заказчик, так же не обладал свободными средствами и мог себе позволить лишь одну статую Александра. В лучшем случае – конную. Я уже решил было отказаться от этой затеи, но совсем недавно из Сард прибыл Менелай, сын Лага и привезенные им вести вновь пробудили надежду.