Тени надежд
Шрифт:
Реомифр ревниво покосился на Бесса, он уже пожалел, что польстил ему.
– Надо идти в Каппадокию, – твердил Оксафр.
– В Киликию, – перебивали его Сабак, Реомифр и Аристомед.
Бесс тоже заикнулся было про Каппадокию, но смутился и замолчал, заметив насмешливый взгляд Набарзана, беззвучно вопрошавший: "Чего ты мечешься?"
– Не забывайте о снабжении войска, – сказал молчавший до сих пор Атизий, – изначальный план предполагал создание складов в Амиде и Комане на Царской дороге.
– Склады в Амиде будут использованы, – ответил Реомифр, – как раз оттуда мы свернем на запад. Расстояние от Амиды до Аманских гор такое же, как до Команы.
– Но если мы встанем в Сохах, там уже никаких складов не будет, – возразил Оксафр.
– Недалеко побережье, – сказал Сабак, – тот же Адземилькар легко доставит продовольствие морем. Мы ни в чем не будем иметь нужды. А яваны флоту Адземилькара не воспрепятствуют.
– А если попробуют, – согласно кивнул Аристомед, – то тем хуже для них. Не придется гоняться. Я бы даже распространил слух об этом. Пусть знают и попытаются напасть.
– Верно, верно, – горячо кивал Сабак.
– Дополнительные расходы, – скривился Оксафр и посмотрел на шаха.
Шахиншах, поджав губы и нахмурившись, переводил взгляд с одного полководца на другого. Наконец, задержав взгляд на хазарапатише, он произнес:
– Скажи о втором донесении, Набарзан.
Набарзан кивнул, повернулся к военачальникам и объявил:
– Одноглазому, а я убежден, что это его рук дело, удалось взбунтовать Солы Кипрские. Безопасность Саламина, а с ним и нашего флота, под угрозой. Яваны действуют стремительно и продуманно. Я уверен, они решили укрепиться здесь, в Киликии, на Кипре. Мы мало знаем, что происходит в Ионии. Только то, что Мемнон болен, успехов у него нет, а многие острова примкнули к Одноглазому. Афины получают наше золото, но что-то не видно, чтобы они его отрабатывали. Лазутчики докладывают, будто на Пниксе даже разговоров не ведется о войне за острова, афиняне устремлены на север, возвращают отобранные Филиппом владения. Взвесив все это, я предполагаю, что Одноглазый решил не отсиживаться за стенами Анкиры, ожидая нашего подхода, а нападает сам. Он рвется на Сирийскую равнину. А там, поддержанный флотом, городами Кипра...
Набарзан споткнулся на полуслове. Все военачальники вновь посмотрели на шахиншаха. Государь молчал. Набарзану вдруг показалось, что он оглох: неведомая сила, сдавив голову железными тисками, изгнала прочь почти все звуки. Мир сжался до размеров царского шатра и шумевший на десять тысяч голосов огромный лагерь исчез без следа. Лишь всплески капель эллинской клепсидры в углу рвали мертвую тишину. Повелитель половины мира подался чуть вперед, опершись на подлокотник кресла. Густые брови почти сомкнулись. Пальцы, на каждом из которых поблескивал перстень с огромным рубином или изумрудом, погрузились в роскошную рыжую бороду, перебирая кудри.
– Собрать на завтра высший совет, – приказал шахиншах.
Придворный этикет парсов предполагал строгое исполнение огромного количества ритуалов. По большей части они были призваны явить подданным ослепительный блеск величия шахиншаха. Некоторые представители династии, Дарайавауш Великий, Хшаяршан и Ох, были деспотами, не нуждающимися в советчиках, а если и прислушивались к чужому мнению, то лишь в узком кругу придворных и родственников. При их правлении высшие советы являлись лишь формой волеизъявления государя. Они не длились долго, ибо устраивались, когда все необходимые решения уже приняты.
Совсем не так правил Кодоман. Не ограниченный ничем, кроме власти Ахура Мазды над его телесной оболочкой, он, тем не менее, при принятии решения готов был выслушать мнение каждого придворного. Многим это льстило.
Во время высших советов Набарзан часто ловил себя на мысли, что никак не может определить, что же на уме у повелителя в этот раз. Дарайавауш, внимательно выслушав советы, зачастую поступал им наперекор. Зачем же ему в таком случае требовались советчики, если решения он принимал заранее, подобно своим, не ведавшим сомнений предкам? Набарзан предполагал, что шахиншах не столько слушает советы, сколько пытается вникнуть в интонации придворных. Определяет, какова их собственная уверенность в произносимых речах.
На малом совете повелитель не объявил решения, значит, оно будет оглашено здесь и сейчас. Покинув покои государя, шахрабы продолжили спор. Разумеется, никто никого не смог переубедить, ибо все преследовали личные интересы. На высшем совете победит тот, кто за ночь сможет найти еще более убедительные слова и превзойдет в красноречии соперников. Однако там советников будет не семеро, а несколько десятков. Конечно, высказываться будут не все, а лишь те, кому предоставит слово шахиншах. Список этот утвержден заранее. Большая часть приглашенных на совет в него не попала, им просто подтвердят их достоинство самим фактом приглашения. И все же совет вполне способен затянуться на весь день, если повелителю достанет терпения.
Ожидание выхода государя затягивалось. Набарзан снова посмотрел на Артабаза. Старик молодится, стоит прямо. Нет, его болезнь – ложь. Усыпил бдительность хазарапатиши. В списке тех, кому позволят говорить, его нет. Другого шанса у него не будет, значит, он попытается обратиться к государю прямо сейчас, нарушив протокол. Рискует дед. Что он скажет? Шахиншах напряжен, раздражен наглостью яванов, срывающих его стройный план войны. Он может рассердиться на дерзкого. Хорошо бы так и случилось.
Из заднего помещения шатра появился евнух, распорядитель двора, и, ударив церемониальным посохом о застеленный дорогими коврами деревянный помост:
– Склонитесь перед великим шахиншахом, арием из ариев, милостью Ахура Мазды властителем Парсы, Вавилонии, Бактрии...
Подданные согнулись пополам, приложив одну ладонь к лицу, словно принимали в нее руку повелителя для поцелуя. Не шелохнулись лишь телохранители.
– ...Лидии, Карии, Фригии...
– Поднимись, Набарзан, – раздался мягкий голос, прервавший напыщенную речь евнуха, – поднимитесь все.
"Властитель Лидии, Карии..."
Аристомед отвернул в сторону лицо, пряча кривую усмешку, но она не укрылась от внимания евнуха, и тот возмущенно поджал губы.
Внимание прочих придворных было целиком и полностью приковано к персоне шахиншаха.
Этот сорокавосьмилетний муж, взошедший на престол благодаря интригам коварного Багоя, поистине восхищал подданных своими добродетелями. Мягкий и милостивый, обходительностью он резко отличался от жестокого Оха. Умеренный в пище, не злоупотребляющий вином, он сохранил свежесть лица и молодость тела.