Тени сумерек
Шрифт:
Берен сидел возле очага и чертил кончиком ножа на земляном полу. В последние дни он был задумчив и вспыльчив — Гили знал, почему: разведчики, посланные на север, не возвращались. Неужели вернулись? — подумал он; но тут же сообразил, что тогда первым делом хозяин послал бы за Рандиром, Дарном и Брандиром, и, наверное, за Нимросом — чертить карту. А самого Гили вообще не позвали бы. А раз послали за ним, других же никого нет, стало быть, не вести с севера пришли, а Берен от шальной тоски сейчас велит заседлать коня, помчится на восток и будет гонять вдоль границ Дориата…
— Государь вернулся, — тихо сказал Берен, поднимая голову.
— Откуда знаешь, господин? — Гили оглянулся по сторонам, не сидит ли на лавке незамеченный им гонец.
— Знаю, — ответил Берен. — Сегодня в сумерках поедем к нему. Принеси мне все чистое и сам оденься в новье.
— Слушаюсь, — Гили вышел из коша.
Стирала им одна баба с ближайшей заимки — увидела однажды, как мальчишка возюкается в речке с цветной рубахой из тонкого полотна и только что не рвет ее, выругала его и согласилась стирать им троим за дичину. Гили рад был избавиться от этакой работы — не то чтобы он ленился, а просто до того имел дело только с грубым льном и сукном самого простого тканья.
У этой же бабы Гили держал все нарядные вещи. Потому что Берен надевал первое что под руку подвернется — будь это расшитая тонкая рубаха или грубая некрашеная ряднина; а приспичит — и лез во всем этом в колючие кусты или в болото, затевал бороться или играть в мяч — и все, нет больше рубахи; берись, Руско, за иглу. Так лучше пусть дерет и пачкает суровый лен, чем тонкое полотно, а нарядные вещи полежат в безопасном месте.
Гили надел сапоги, опоясался скатой, сунул за пазуху пяток яблок на дорогу — и пошел на ближайший хутор.
— Чистые рубахи вам? — спросил хозяйка. — А чего твой господин в ней делать-то будет, в чистой? Оленьего быка свежевать или по болоту за птицей шнырять?
— В гости поедет, — сказал Гили. И сразу спохватился: чего это он должен за князя отчитываться перед халадинкой? — Не твоего бабьего ума дело.
Женщина засмеялась и вынесла их рубахи — те самые, подаренные в Химринге — и полукафтанья тонкого сукна, которые им справила княгиня Эмельдир.
Вернувшись, он оседлал коней, и они с Береном поехали к речке. На берегу увязали одежду в узлы, перешли Сирион там, где было что-то похожее на брод — саженей двадцать, правда, пришлось проплыть, держась за седла — и на другом берегу оделись в чистое.
Гили дивился тому, как хозяин знает, куда ехать, не будучи заранее уведомлен. С кем же пришла весть? С эльфом? С человеком? С ученой птицей?
Уже смеркалось, когда они въехали в густой молодой березнячок. Тоненькие стволы отливали червонным золотом, подвыгоревшая трава на поляне была скошена — а между деревцами, где косой не размахнешься, стояла в пояс.
— Стой, — сказал Берен и сам, остановившись, спешился. — Стреножь лошадей.
Гили выполнил указание.
— А теперь что, ярн?
— А что хочешь, — позволил Берен. — Я тебя от чего, от бренчания оторвал? Давай, бренчи, если еще охота не пропала.
Гили покраснел: он хоть и колебался — а все-таки взял с собой лютню. Мало ли что, придумал он себе оправдание. А вдруг Вилварин захочет ее обратно?
Стараясь не глядеть на Берена, он расчехлил лютню, подстроил ее, спустил с плеча полукафтанье.
— Не глуши струны, — неожиданно попросил Берен.
Гили постарался не подать виду, что удивлен — в этом он почти научился подражать беорингам. Обычно Берен от его музыкальных потуг только плевался. Сам он пел здорово, голос у него был сильный и, хоть слегка надтреснутый, а все же красивый. А вот играл он хоть и лучше Гили, но ненамного. Гили однажды видел, хоть и скрывал это, как Берен попытался перетянуть струны на его лютне под свою левую руку, попробовал играть — но за те десять лет, что он не касался инструмента, пальцы уже забыли, как переходить из одного согласия в другое, утратили быстроту и ловкость. Берен расстроился чуть ли не до слез, дважды ударил кулаком по срубу, перетянул струны обратно и даже настроил сызнова, как будто бы и не брал.
Итак, просьба не глушить струны была странной для Берена; однако же Руско выполнил ее. Правда, это теперь обязывало его играть аккуратнее.
— Чего играть?
— А ту, про ячмень, — Берен растянулся на траве, закинув руки за голову.
Гили еще до середины не дошел, когда увидел эльфа. Точнее, эльф дал себя увидеть.
— Айменел! — радостно крикнул Руско и вскочил.
— Aiye! — так же радостно крикнул эльф. — Ярн Берен! Руско! Meneg suilad!
— Воистину, — откликнулся, поднимаясь, Берен. — Видишь, Руско, как быстро нас нашли по твоим воплям. Даже быстрее, чем я думал.
— Я люблю, когда Руско поет, — возразил юный эльф. — Это хорошо, что он взял лютню. Король попросит его спеть.
— Да ну, — смутился Гили. — Вы же много лучше поете… зачем вам…
— Как ты можешь говорить лучше-хуже, если мы поем совсем иначе? — удивился Айменел. — Говорить лучше-хуже можно только когда то же самое. Если два эльфа поют одно, можно сказать лучше-хуже. А если два эльфа поют разное, уже трудно. У вас другие песни, и вы, когда поете, ищете совсем другого. Как можно говорить?
— Но ведь мы не можем как вы, — попытался спорить Гили.
— Не надо как мы! — горячо возразил эльф. — Умеете иначе. Это хорошо.
— Хватит языком болтать, — Берен сунул Гили в ладонь поводья его лошади. — Идем. Нас ведь ждут, нет?
Волшебство.
Под листьями горели разными цветами эльфийские светильники. Это были не настоящие фиалы, которые способны столетиями гореть негасимым огнем — а маленькие шарики из чего-то, похожего на стекло. Днем они вроде как впитывали в себя свет, а ночью начинали гореть, если согреть их в руке, и могли гореть до рассвета, если прежде пролежали весь день на ярком свету. Этим секретом владел только Дом Финарфина. У Лютиэн было несколько таких шариков — подарок лорда Ангрода. Очень удобно, если нельзя разжигать огонь. Жаль только, что со временем шарики умирают и превращаются в холодные мертвые стекляшки.
Все эльфы полукругом сидели под деревом, и отблески ровного золотистого света падали на их лица.
— A laita, Aran Findarato, — Берен преклонил колено. — Верно ли я понял, что ты звал меня?
— О, да, — согласился Финрод. — И рад видеть. Ну так сядем же вместе за праздничный стол, — он улыбнулся, показав рукой перед собой. — Руско, налей господину вина.
Прямо на траве была расстелена скатерть, а на ней — хлеб, мясо, два пузатых дорожных меха с вином… Гили развязал горло одному из них и наполнил протянутый ему Айменелом кубок, уловив запах яблок. Свежее яблочное вино, полученное в этом году, в крепких новых мехах, клейменых значком-корабликом.