Тени «Желтого доминиона»
Шрифт:
И Эшши-хан убедил себя и своих нукеров, что овладеть Ербентом – дело плевое, ибо поселок из двадцати двух кибиток, водонапорной башни да нескольких бараков и мазанок раскинулся на ровном, как ладонь, такыре [13] , не защищенный ни барханами, ни даже кустиком саксаула. Что стоило его тремстам злющим, как цепные волкодавы, нукерам с лету ворваться в Ербент, охраняемый лишь небольшим гарнизоном из горстки красноармейцев, милиционеров и местных краснопалочников [14] ?
13
Такыр – гладь, глинистое пространство в Каракумах,
14
Краснопалочники – так называли дайхан, батраков, чабанов, объединенных в отряды, которые активно помогали советской власти в разгроме басмаческих банд.
Перед рассветом Эшши-хан выстроил на такыре одну сотню полумесяцем, а двумя другими замкнул кольцо окружения вокруг поселка. На тонконогом скакуне Эшши-хан носился от сотни к сотне, отдавая последние распоряжения. Временами в полутьме он отыскивал на гладкой шее коня крупный треугольчатый пестрый талисман, приносящий победу, – его перед отъездом повязал собственноручно Джунаид-хан, – взахлеб бормотал молитву, заклиная Аллаха ниспослать ему победу.
– Джигиты! – Эшши-хан указал плетью на поселок, бледно проступавший своими очертаниями в предрассветной сини. – Там презренное воинство красных оборванцев. Они не устоят перед вашей храбростью. Возьмем их! – Эшши-хан картинно пыжился. Находившийся рядом Аннамет невольно усмехнулся, поражаясь преображению Эшши-хана: куда девался его прежний заискивающий и нерешительный вид! Он пребывал в каком-то сладостном опьянении, видя себя в той роли, в которой страстно хотелось быть: сердаром – вождем, главой туркменских племен и родов. – В пыль сотрем Ербент! – воскликнул Эшши-хан. – Всех женщин и девушек племен гагшал и багаджа, живущих под крылышком у большевиков, отдаю вам, джигиты. На потеху! Склады не жечь! Добычу будем делить по справедливости. Да сопутствует вам удача и победа! С нами Аллах! Вперед, воины ислама! Алл-а-а-а!..
Эшши-хан ослабил поводья иноходца – горячий конь пустился с места в карьер, увлекая за собой цепь всадников. Ветер свистел в ушах. Вот он, Ербент! До него рукой подать. Сейчас, еще немного, и они накатятся на него волной и затопчут все живое конским копытами, рассекут кривыми саблями… Но что такое?! Эшши-хан не верил своим глазам: поселок за ночь опоясался цепью траншей, ощерился стволами винтовок, хырлы – самодельных дедовских ружей, пулеметов. Он с силой рванул уздечку – на конских губах проступила кровавая пена, пропустил вперед ничего не подозревавших и еще необстрелянных джигитов. Они вовремя прикрыли его собою, так как тут же из окопов, обложенных мешками с песком, раздались пулеметные очереди и дружные винтовочные залпы. Одна пуля сбила с Эшши-хана белый барашковый тельпек, другая, «клюнув» в стремя, срикошетила, издав протяжный звук оборванной струны дутара [15] . Но всадники по инерции понеслись вперед. На такыре уже валялись трупы нескольких нукеров, бились в предсмертных судорогах раненые лошади. Басмаческий предводитель почему-то оказался совсем позади, вскоре и вовсе завернул коня, припустил к видневшимся вдали барханам.
15
Дутар – двухструнный национальный инструмент.
Атака захлебнулась, и сотня, стоявшая на виду у поселка полумесяцем, даже не двинулась с места. Основная масса басмачей, кинувшаяся вперед, повернула обратно, кое-кто сгоряча все же прорвался через окопы, но их тут же сбили с коней.
Эшши-хан от стыда и злости не находил себе места. Надо же так опростоволоситься в самом начале! Аннамет тоже хорош – смазал за ним вслед пятки и оправдался, урод несчастный: «Я дал слово тагсыру Джунаид-хану быть твоей тенью, Эшши…» Эшши-хан тяжко переживал свой постыдный побег с поля боя – ведь это произошло у всех на виду. Но в том, что наступление потерпело неудачу по его вине, он не хотел признаться даже самому себе.
Осаду басмачи не снимали и на вторые, и на третьи, и на четвертые сутки. Теперь они действовали изощреннее и хитрее, не ослабляя натиска и огня. Но маленький гарнизон не сдавался, нанося врагу заметный урон.
Эшши-хан рвал и метал, вымещая злость на нукерах: кого-то огрел плетью, кому-то пригрозил маузером, и всё из-за того, что не находились охотники идти в первых рядах наступающих – никто не хотел умирать под пулями. А ему так хотелось вырвать победу… Любой ценой! Пока только одну! Но в Ербенте ею и не пахло: судя по всему, защитники гарнизона будут стоять до последнего. А тут еще и сроки поджимали: Эшши-хану пора быть на колодце Коймат – путь неблизкий, – куда на тайный маслахат должны съехаться родовые вожди, крупные баи, духовные лица. Ведь маслахат не поймет задержку Эшши-хана на Ербенте, расценит опоздание как трусость или неуважение к аксакалам и, чего доброго, назначит сердаром кого-то другого. Стоило ли тогда подаваться в такую даль, рисковать жизнью?
Эшши-хан был уверен, что овладеет поселком, – перевес сил на его стороне. Но время играло на руку большевикам, к ним могло подойти подкрепление. Решив окончательным штурмом разделаться с гарнизоном красных, он надумал послать к ним сперва «парламентеров»: пусть разведают, сколько еще осталось в живых большевиков.
Ербентцы разгадали вражью хитрость – арестовали «парламентеров», а на предложение сдаться на милость басмачей ответили еще одним красным флагом, взметнувшимся над поселком.
Отчаявшись, Эшши-хан бросился со своими всадниками в новую атаку, но защитники гарнизона ураганным огнем отбили и ее. Потеряв еще с десяток нукеров, басмачи откатились на свои позиции.
«Поистине Аллах великий и сведущий! – Эшши-хан, слушая утешительную весть вернувшегося лазутчика, пыльного и потного, едва державшегося на ногах, воздел глаза к небу, шепча строки из Корана. – Поистине Аллах – обладатель великой милости. Будьте стойки и поминайте Аллаха много, – может быть, вы получите успех!..»
– Они на четырех автомашинах, мой хан, – продолжал лазутчик. – Пятьдесят милиционеров и краснопалочников. На помощь ербентцам. По барханам машины ползут как черепахи, застревают.
– Охранение выставляют?
– Ночью только – двух часовых. Через день здесь будут, если не застрянут у Белых валов…
– У Белых валов, говоришь? – Эшши-хан задумчиво пощипывал бородку. – Да, там пески зыбучие, как пить дать, увязнут. Там мы и выставим засаду. Место удобное – барханы с саксаулом и гребенщиком.
Эшши-хан, не мешкая, отрядил к Белым валам полторы сотни нукеров и устроил там засаду. Милицейский отряд, измученный долгой дорогой, без опытного проводника, завяз на зыбучих песчаных грядах.
Ночью басмачи напали на спящий отряд. Эшши-хан торжествовал: какая ни есть, но победа! Теперь скорее на Коймат! Не то придешь к шапочному разбору…
Полторы сотни нукеров во главе с Аннаметом оставил Эшши-хан у осажденного Ербента. Юзбашом – командиром сотни – назначил Амир-балу, хивинского туркмена, ходившего у Джунаид-хана онбашом – вожаком десятки. И не только поэтому Эшши-хан доверил ему сотню: среди «парламентеров», арестованных красными, был Хемра, родной брат Амир-балы. «Этот не уйдет из Ербента, пока своего брата не вызволит, – рассудил Эшши-хан. – Надо ехать, пока свежа память о победе у Белых валов».
С сотней нукеров Эшши-хан двинулся к Коймату. В пути он был задумчив. Может, потому, что предал забвению отцовский совет: «Торопись, сынок! В этом мире кто смел – тот два съел. Пусть эти скоты считают за великую честь ходить под началом сына самого Джунаид-хана… Ты теперь хан и действуй по-хански!» Иль потому, что вспомнил сон, приснившийся как-то. Будто попал он в сель, понесший его так стремительно, что не смог из него выбраться. Измученного и жалкого, в ссадинах и ранах, его наконец выплеснуло на скользкий от тины берег, и он услышал над собой громовой голос: «Ты захотел стать сердаром? Вождем всех родов и племен? Да ты и в нукерах не ходил! Какой из тебя тогда сердар?» Эшши-хан очнулся, поднял голову и увидел над собой Аннамета – это, оказывается, гундосил безносый, а ханскому сыну его голос послышался громовым.