Теода

Бий Коринна Стефани

— Ох, зря ты себя утруждала.

Я услышала звон ложечки; в комнате раздалось довольное причмокивание человека, пьющего кофе.

— А что ты думаешь про эту вашу Теоду? — спросила тетя Агата.

— Никак не пойму, что у нее на уме, — ответила мать.

— О, некоторые вещи у нее не только на уме, она еще и говорит… Да похоже, что жалуется.

— Ах, жалуется? Это на что же?

— На то, что Барнабе небогат… Мол, у нее дома в погребе лежало не меньше дюжины больших кругов сыра. А здесь ничего такого нет.

— Ну, так кто ж ее заставлял здесь жить?

—

Они на ярмарке, что ли, познакомились?

— Да.

— Тебе надо отдохнуть, — сказала тетушка Агата, вставая и направляясь к двери. — Ты слишком намаялась за эти дни. Хотела бы я тебя подменить, да не могу. — И она вышла, повторяя: — Ничего, найдем кого-нибудь.

IX

ЗАГАДКИ

Жар у меня постепенно спадал, я становилась все невесомее и воспаряла в блаженные выси выздоровления, ощущая себя душой в оболочке легкой испарины. А тело мое покоилось где-то неподалеку, такое изможденное, что я его совсем не чувствовала.

— Мне хорошо, мне так хорошо, — твердила я матери.

Однажды вечером я увидела у своего изголовья Теоду.

— Теперь я буду за тобой ухаживать.

Мои сестры, слишком занятые хозяйством, не могли спуститься в Терруа, и жена Барнабе предложила свои услуги.

Ее ласковая мягкость удивила меня. Она управлялась со мной ловкими, порхающими движениями, готовила не такие горькие отвары, какими меня пичкали до сих пор. (Я должна была также пить много молока, оно считалось целебным.) По вечерам она бережно укутывала меня в одеяло, разговаривала со мной, и я быстро засыпала. По утрам она спрашивала, что мне снилось, и я рассказывала ей свои сны.

Однажды я увидела во сне, что стою на улице Терруа зимой. Вся деревня лучилась светом, исходившим не от неба или солнца, а от нее самой, и в этой ослепительной, вибрирующей, как музыка, белизне появлялись местные жители; все они были одеты в черное, но выглядели очень счастливыми. Я явственно видела их, слышала их разговоры, толкалась среди них, но вскоре заметила, что они не обращают на меня никакого внимания. Увидев своего кузена Эйсеба, я было подошла к нему, чтобы поздороваться, но он прошел мимо меня, как мимо пустого места. Тогда я заговорила с Эмильеной, однако сестра в это же время слушала кого-то другого. В отчаянии я обратилась к своей матери, потом к Мору, к Марсьену… увы, мой голос ни до кого не доходил, и ничьи глаза не встречались с моими. В конце концов мне все стало ясно: я не могла общаться с другими людьми, потому что была невидима.

— Ты умеешь видеть интересные сны, — сказала Теода, — может, другим они и без пользы, а мне нравятся.

Днем она надолго куда-то уходила и, возвращаясь, приносила с собой свежий запах снега. Она придумывала разные игры. Начинались они с загадок, которые все мы в Терруа отлично знали.

— Что это такое: тридцать шесть белых карликов сидят в красных бархатных креслицах?

— Ну, это легко: зубы! — кричала я во все горло; затянувшийся отдых давал мне ложное ощущение здоровой силы.

— Кто открывает двери и закрывает окна так, что его никто не видит?

— Фу, да

это ветер! — пренебрежительно бросала я.

Тогда Теода меняла тон, и возникала новая игра, внешне похожая на предыдущую:

— Всегда и везде?

Я озадаченно молчала.

— Рука надо мною?

Я несмело бормотала:

— Бог…

Но она, не слушая меня, быстро продолжала:

— Лес, стоящий на коленях? Источник, пробуждающий жажду? Лисица, живущая в аду?

Я барахталась, задыхалась в этом потоке вопросов. Наверное, я могла бы ответить: «Лес в Рабире (чьи деревья стояли наклонно из-за таинственных колебаний почвы)». Потом: «Вино, пламя…» — но не угадывала.

Слушая мои убогие ответы, Теода даже не снисходила до того, чтобы назвать их неточными. Она просто улыбалась — улыбкой, обращенной не ко мне, — и сегодня я спрашиваю себя, не напоминали ли ей эти беглые образы, подобные молитвенным заклинаниям, единственное интересовавшее ее существо.

И еще я уверена, что онникогда этого не слышал; просто таков был ее собственный способ искать его в пространстве. А при нем Теоде не требовалось говорить: в молчании она была чем-то большим, нежели голос.

Пока мы развлекались таким образом, в дом пришло — я узнала об этом лишь неделю спустя — первое письмо от Леонара.

На конверте стояло имя отца. Но его не было дома, когда почтальон принес письмо, и мать сама вскрыла конверт — вот уже тринадцать месяцев, как она ждала вестей от сына! Отец не на шутку рассердился.

— Тем, кто позволяет себе такие штуки, нужно бы пальцы отрубать! — грозно сказал он.

Особенно его разгневало то, что мать поделилась новостями с соседкой.

Мои сестры и братья, удивленные яростью обычно мягкого отца, примолкли. Родители поделились с ними содержанием письма лишь на следующий день. А до этого переговаривались между собой вполголоса, забыв о присутствующих детях.

— Где же он? — спросила Ромена.

Мать взглянула на нее, хотела было ответить, но только беспомощно махнула рукой: она и сама не могла точно сказать, где это.

— Очень далеко… в Африке.

В тот день они так больше ничего и не узнали.

Сегодня, когда я держу в руке и разглядываю это письмо, оно трогает меня своей хрупкостью, своим призрачным почерком; я подношу листок к лицу, и мне кажется, будто от него веет далеким ароматом моря. Это письмо побывало в кораблекрушении. Соленая вода разъела чернила, истончила бумагу. На конверте крупными красными буквами написано: «Кораблекрушение „России“».

Да, им приходилось долго скитаться по свету, этим письмам Леонара, пока они доходили до нас… То пароход тонул в море, то они терялись на суше, неведомо где. Они написаны тонким неуверенным почерком. Названия мест отправления чаще всего начинаются со строчной буквы — китай, африка, сенегал, — тогда как слова «Родители, Оазис, Шлюпка, Зуав» — с заглавной. И еще: во всех письмах то и дело мелькает фраза: «Хочу вам сказать…» Видно, он и впрямь очень хотел все сказать, сказать нам.