Теорема Ферма
Шрифт:
У всех из глаз торчали ножки овальных рюмочек. А от ножек шли проводочки к черным коробочкам на стене. Мы походили на инопланетных насекомых с кристаллическими глазами, вынесенными впереди головы.
Некоторое время мысли мои не имели никакой формы. Напряженно и легко я думал ни о чем. Потом я стал мысленно разглядывать внутренность моей головы. Я подбирался с фонариком к местам, где глаз крепится к глазнице. Я видел заломившиеся, искрившие нехорошим током сосуды-проводочки. Их бы надо менять. Замутненное стекловидное тело – оно походило на непрозрачное волнистое стекло в дверях учрежденческих туалетов. На нем была пыль. Я думал о том, что человек,
– Я его отпустила домой за документами. У него завтра комиссия, – сказала мне завотделением.
У меня с ней были славные шутливые отношения. Как бы не замечая своего жуткого вида – больничной пижамы, тапочек, бахил, – я в ее присутствии постоянно обозначал все признаки салонной галантности – вскакивал со стула, шаркал ножкой, кланялся. Ей это нравилось.
– А далеко живет наш Вацлав?
– Ох, далеко! На окраине.
– И что же, сам поехал или кто его забрал?
– Сам, сам. Он одинокий. Потихоньку, с палочкой, с палочкой.
– Вот что, мадам, Любовь, свет, Володимировна… позвонить бы мне по телефону, да не из автомата, а для тихой беседы, а?
– Во как! – Она кокетливо покачала головой. – Идите ко мне в кабинет. Ключ в двери. Запритесь изнутри.
Из больницы легко разговаривать даже с тем, кому не собрался позвонить месяцы, а то и годы.
– Я уж думала, ты совсем пропал. Может, думаю, зазнался или, может, эмигрировал. Или, думаю, влюбился…
– Что ты, что ты, дорогуша моя! Просто так получилось. Я сейчас из больницы звоню…
– Как? Что? Где?
– Да нет, все уже нормально…
Все! Мои вины уже позабыты, и вроде уже должок за ней – она дома, а я вот в больнице. Уважают в России болезнь.
– Кстати, о птичках… Что ты думаешь о теореме Ферма?
Трубка замолчала. Потом послышался легкий смешок… хмыканье.
– Ну, ну, продолжай.
– Ты не подумай чего плохого, я еще не свихнулся, скажи только – ты ведь работала в этом математическом издании, как оно называется? Ты еще там?
– Я давно не там. Ты мне, дорогуша, не звонил два года. Вот что… апельсинов я тебе привезу и что я о тебе думаю, скажу откровенно, а насчет Ферма… позвони Саше. Он в журнале работает, и он тебе скажет, что он думает о Ферма и что я думаю о Ферма. Целую. Пока.
Я позвонил Саше и произнес все положенные слова вежливости вроде: «Брось, старик, да знаю я тебя» или «Да надо плюнуть на все, сесть нам вдвоем и выпить водки с пельменями из картонной коробки». Когда я дошел до Ферма, трубка замолчала, как и в прошлый раз.
– Алло, ты здесь?
– Слушай, сколько твоему Вацлаву Ивановичу лет?
– Семьдесят, может, больше. Слепой старичок.
– Я
– В чем дело, Сашок? Ты можешь посмотреть эту тетрадку?
– Могу посмотреть. А могу и не смотреть. Говорю заранее – сумасшедший. Я это все десятки раз видел. Теорема Ферма в математике – это как перпетуум-мобиле в механике. Близко и понятно, как собственный локоть, но ведь не укусишь.
– Сашок, у него там какой-то совершенно новый подход. Там два простых допущения и… всех дел полчаса… а? Он, Сашок, и в гестапо сидел, и в лагере сидел.
– Ну, ладно. Потом, может, занесешь, и я тебе объясню. Только не давай ему моего телефона.
В дверь три раза стукнула Люба Владимировна:
– Это я, хозяйка, иду покурить.
Я повесил трубку.
В палате на моей койке лежала бухгалтерская книга с закладкой. Еще раз я поглядел на собаку Искру. Пасть была разинута, язык свесился набок. Искра улыбалась.
Двое моих сокамерников играли в шахматы. Трое остальных давали советы и страшно при этом матюгались. Потом все стали хватать фигуры руками и отталкивать друг друга. Потом вся партия просыпалась на пол, и мой сосед-храпун начал всех хватать за грудки, крича одинаково: «Ты играл за „Пищевик“ или я играл?»
Я лег на спину поверх одеяла и попробовал читать доказательство сначала.
an +bn = cn; при n>2 an +bn = cn
Первые три страницы невероятно крупных букв и цифр прошли, как детектив. Потом я забуксовал, стал беспомощно отлистывать назад, рванулся через страницу вперед, и опять накатились сонливость и равнодушие. «А на хера мне с ним играть? – кричал храпун. – Он поля не видит в сраку, он пешки жрет – и п…..ц!» «Во, во! – говорил от окна Володя, которому шибануло глаз взорвавшимся кислородным баллоном. – Вот ты используй! Ты выиграй! Попробуй!» «Одна попробовала, да весь и сжевала». «Все, статус! – крикнул плешивый дядя Леша.н Развели, ё моё, экологию. Я футбол буду слушать». – И он стал прилаживать наушники.
Вацлав Иванович появился перед ужином. «Ручаться не могу, – сказал я ему, – но, может быть, удастся показать вашу теорему. Я связался кое с кем». Чех не дрогнул. Даже, кажется, не вполне расслышал мое сообщение.
– Могу я попросить ту фотографию с тетрадки?
– Искру?
– Да, да, Искру.
Немного обиженный его равнодушием, я пошел в палату. Было тихо. Ругань дошла до точки, и теперь соседи, все обиженные, лежали молча, отвернувшись друг от друга. Я взял книгу и вышел. Вацлав ждал меня у распахнутой двери своей каморки. «ЗахОдите». Он снова подчеркнул букву «О». Мы уселись во вчерашнюю позицию – я на стуле, он на кровати. Я вложил в его руки бухгалтерскую книгу. Он вжикнул большим пальцем во всю толщину страниц, определяя – где фотография? Взял карточку и осторожно положил поверх гроссбуха. Несколько раз быстро пригладил усики. Только теперь я заметил, что он сильно взволнован: руки слегка тряслись, кожа на лице стала совсем пергаментной.
– Знаете, я сегодня заплутал в городе. Я почти три часа ехал домой. Обратно меня привез на машине сосед. Потому что мне стало нехорошо около двери.
– А что за срочность? Что за бумаги им вдруг понадобились?
– О, это не им. Это мне. Завтра комиссия. Они мне два раза (он сделал ударение на последнем слоге), два раза вже отказывали.
– В чем отказывали?
– Я хочу собачку.
Мы помолчали.
– Если бы это была Искра, то это как семья. Мы давно знаем друг друга. Но это невозможно, невероятно. Пусть другая собачка.