Теория бобра
Шрифт:
— Дело хорошее.
И снова я слышу не совсем тот ответ, которого ждал.
— Я не признался.
— Разумеется. — Осмала пожимает плечами. — Потому что вы его не убивали.
Какое-то время мы молчим.
— У них сроки поджимают, — говорю я. — Счет пошел на дни.
Осмала немного оживляется. Выражение его лица не меняется, но он укладывает локти на подлокотники офисного кресла и устраивается поудобнее, словно готовится внимать долгому рассказу.
— А что-нибудь более конкретное они говорили? Может быть, называли крайний срок?
— Нет, об этом речи не было. Но что-то их тревожит, иначе зачем говорить о днях?
Осмала на мгновение задумывается:
— Они спешат получить от вас признание. Торопятся закончить расследование и заняться чем-то другим.
— Собственно, это я имею в виду, — киваю я, с трудом скрывая разочарование. — Мне казалось, что обмен информацией, о котором я упоминал, подразумевает…
— Лошади, — произносит Осмала.
Проходит несколько секунд, прежде чем я понимаю, что не ослышался. Моя первая мысль: возможно, Осмала не так уж умен, как я себе представлял, и просто хорошо это скрывает. Но эту мысль мгновенно вытесняет другая, от которой я прихожу почти в состояние шока, хотя стараюсь этого не показать. Хорошо обмениваться информацией в рамках договоренностей, но услышать намек на то, что тебя с ледорубом в руке видели на лошадиной ферме, по территории которой, возможно, все еще мчится обезглавленный человек на снегоходе…
— Лошади? — переспрашиваю я как можно более бесцветным голосом.
— Лошади, — кивает Осмала. — Я не могу вдаваться в подробности, но прослеживается определенная связь...
Я прокручиваю в голове слова Осмалы и понимаю, что его ответы больше похожи на вопросы. И это неслучайно.
— Под формулировкой «определенная связь» вы подразумеваете…
— Ну, например, тот факт, что это ведь не вы убили Нико Орла.
На протяжении всего нашего разговора Осмала не сводит с меня глаз.
— Нет, — говорю я, хотя в этом, вероятно, нет необходимости, ведь я не тянул Осмалу за язык — он сам это сказал. Тут я вспоминаю, каким равнодушным казался Осмала в начале нашего разговора. — Вероятно, вы хотели в этом убедиться. Поэтому…
— Да, хотелось услышать подтверждение.
Мы молчим. Но пауза длится недолго, как и во время нашей прошлой встречи. Похоже, мы все еще на одной стороне.
— Насчет лошадей… — начинаю я, но Осмала меня обрывает.
— Мне не нужно знать больше необходимого, — говорит он. — То же касается всего остального, о чем мы говорили раньше. Основной фокус моих интересов не изменился.
Я понимаю, что он имеет в виду. По всему телу у меня пробегает ледяная дрожь. Ясно, что интерес Осмалы связан в первую очередь с Ластумяки и Салми. Но роль, которую он отвел мне, меня откровенно пугает. И не только. У меня возникают вопросы. Пожалуй, у меня есть право их задать.
— У вас сложности с Ластумяки и Салми? Не проще было бы…
И опять Осмала обрывает меня на полуслове:
— Еще раз повторяю: я не могу слишком углубляться в этот вопрос. Иногда есть широкие возможности для маневра, иногда — весьма ограниченные.
Осмала устремляет на меня долгий взгляд. Я понимаю: он сказал мне все что мог. Но нисколько не удовлетворил моего любопытства.
— Значит, вас не интересует, кто убил Хяюринена? — не сдаюсь я. — Кто…
— Разумеется, интересует, — произносит он спокойно, словно все это время мы болтали о погоде или вспоминали прошлогодний футбольный матч низшей лиги. — Но, по моему опыту, такого рода дела раскрываются, как бы точнее выразиться, когда удается распутать самый тугой узел. На это и нацелено наше… сотрудничество.
Я знаю, что сам пригласил Осмалу сюда, в свой парк, к себе в кабинет, и сам предложил взаимопомощь. Кстати, кое-что новое я все-таки узнал. Осмала не подозревает меня ни в одном убийстве.
— Именно так, — говорю я, — спасибо.
Осмала что-то обдумывает.
— Если вы не возражаете, я спрошу... — начинает он. — Есть еще одна вещь, которая меня интересует.
Сглатываю слюну. Неужели я ошибся в расчетах или что-то упустил?
— Разумеется. — Я стараюсь держаться как можно спокойнее. — С удовольствием отвечу на все вопросы.
— Не сомневаюсь. — Осмала выдерживает паузу. — Есть ли в нынешней работе Хеланто какие-то отсылки к другим художникам и произведениям? Мне очень нравились ее муралы…
— Поллок, — говорю я.
Уж не знаю, произносил ли кто-нибудь до меня имя художника с таким облегчением.
— Джексон Поллок,. — Осмала сияет, словно ему только что вручили букет роз. — Эта новость сделала мой день.
Осмала встает со стула и, больше не глядя на меня, идет к двери, бормоча себе под нос: «Джексон Поллок, Джексон Поллок…». Уже на пороге он останавливается, и вместо имени американского художника я слышу:
— В Ластумяки и Салми есть что-то ковбойское, вам не кажется?
В следующую секунду его итальянские туфли уже цокают по коридору, словно отсчитывая время.
15
В «Рено» становится холодно. Зажигаются уличные фонари. На длинной прямой улице негде спрятаться от любопытных взглядов, но я нашел удачное место для парковки — в конце дороги, там, где асфальт заканчивается площадкой для разворота, а дальше переходит в прогулочную тропу, ведущую в довольно густой лесок.
Нужный мне дом расположен ближе к середине улицы. В окнах горит свет.
Я должен оставаться невидимым, чему в значительной мере способствуют наступающие сумерки: скоро силуэт моей машины полностью сольется с темным лесом и обнаружить ее можно будет разве что на ощупь. Я думаю, в ближайшее время никто на нее не наткнется. Двадцать два градуса мороза, полуметровой глубины снег и сгущающаяся темнота у кого угодно отобьют желание отправиться на прогулку в лес. Поэтому я продолжаю сидеть в машине и неотрывно смотрю на маленький белый «БМВ», стоящий на подъездной дорожке перед домом.