Теория Глупости, или Учебник Жизни для Дураков-2
Шрифт:
— А что, пойдем развлечемся с ней вдвоем…
Я мотнул головой.
— Повторяешь старые ошибки, — сказал он.
— Да и ты не больно-то изменился, — огрызнулся я.
Он ушел к Клавдии один, бросив пренебрежительно через плечо:
— Пожелай мне беспокойной ночи.
Утром, доедая грушу, философствовал:
— Ты мыслишь неправильно. Я говорю: да, надо хватать то, что прет в руки, а если приплывет больше — надо бросать схваченное и пытаться удержать большее. А ты проповедуешь: держись, вцепившись, в пойманное, потому что больше, быть может, ничего не приплывет и ничего не дадут. Это — порочная идея. В том и зрелость: уметь отказаться от добытого и достигнутого,
Когда от груши остался лишь деревянный хвостик с плеточкой внутренних жестковатых волокон, Маркофьев заключил:
— НИЧТО НЕ НАСТУПИТ САМО, ПОКА МЕСТО ЗАНЯТО! Надо расчистить площадку, тогда в возникший вакуум хлынет мощным потоком обтекавшая тебя до того удача!
— Очень просто, — сказал Маркофьев. — Я им предлагаю заняться групповым сексом. Вместе с большим количеством партнеров и партнерш. Естественно, без презервов. Но высказываю при этом опасение, что некоторые из участников вакханалии, возможно, вич-инфицированны… Рассказываю, что сам каждый день принимаю участие в подобных оргиях — с некоторыми из потенциальных смертников. Раньше русской рулеткой называли пистолет у виска, а теперь так можно назвать групповой, свальный грех… Вдруг — да не повезет. Да, так я и говорю. И тех дамочек, от которых хочу избавиться, как ветром сдувает. Из-за боязни подцепить СПИД они мгновенно свинчивают!
Он, преподав мне очередной урок, довольно улыбался, а у меня, при упоминании о презервативах, заныло сердце. Я вспомнил первую ночь с Вероникой… Сколько романтики, оказывается, может навеять упоминание о резиновом, похожем на надувной, шарике!
В Японии, где обреталась еще одна маркофьевская жена, нас высыпал встречать весь концерн "Сони". Прием по случаю приезда Маркофьева продолжался девять ночей. Такова национальная традиция самураев — гулять по трое, или шестеро, или девятеро суток кряду. И хоть Маркофьев был любитель повеселиться, все равно выпить все стоявшее на столах саке он не смог и запросился спать.
Он и мне нашел невесту в этом концерне — дочь мэра Токио. А я опять сплоховал. Не оправдал надежд.
Наблюдение. С возрастом все труднее и труднее оправдывать чьи-либо надежды.
Быть может, в монашеском подходе к выбору подруг начинал сказываться возраст?
Какие еще ранее не свойственные мне особенности я начинал в себе обнаруживать? Я стал молчалив. А если и принимался что-нибудь рассказывать, Маркофьев делал мне замечания:
— Ты об этом уже миллион раз говорил! Сколько можно повторять одно и то же!
Наверно, я и точно твердил, как попугай, затверженную раз и навсегда шелабуду. Что поделаешь — такова особенность дурака: он знает только то, что успел узнать, накопленные впечатления — это весь его багаж, никаких новых открытий он с течением лет сделать не может. Никакими новыми откровениями поделиться не способен. Извилины его не столь гибки и эластичны, мозг не искрится идеями и догадками. Дураку трудно не повториться в воспроизведении эпизодов минувшего: ему они по-прежнему кажутся лихими и веселыми ("ух, как погуляли, ух как покутили, а вот еще случай…") и весьма важными и дорогими, а окружающие устали от назойливого козыряния одними и теми же краплеными пиками и червами из засаленной колоды.
Помните! Один из самых верных признаков возрастного поглупения — рассказывание бородатых анекдотов. Причем — анекдотов с сексуальной ориентацией. НЕ НАДО! НЕ МУЧАЙТЕ СОБЕСЕДНИКОВ ОСТРОТАМИ ТРЕТЬЕЙ СВЕЖЕСТИ, ИБО ЭТО СКОРЕЕ ПОДЕЙСТВУЕТ УДРУЧАЮЩЕ И ОТТОЛКНЕТ, ЧЕМ ПРИБЛИЗИТ И ПРИВОРОЖИТ.
В отличие от меня Маркофьев никогда не повторялся. Он искрился идеями, фонтанировал шутками, шокировал неожиданными лихими сравнениями…
— Бывал, бывал в Индии, и не раз, — говорил он. — Видел слона, таскающего бревно. На кого похож? На Ленина во время субботника. Такой же умный. Голова большая. Загадка, однако, почему этот гигант подчиняется крохотному мальчишке-погонщику? Уступающему ему в размерах человеку?
Маркофьев разгадал секрет: потому что слон не видит себя со стороны. Не осознает своих габаритов.
— А надо знать или хотя бы представлять свои возможности, — изрекал он.
Каждый раз он вытаскивал на свет что-то новое. Необычное. Такое, чего никто и представить не мог — в связи с его нынешним внешним респектом и весьма прочным и завидным положением в мировом сообществе. Такое, о чем даже я, знавший, как мне казалось, биографию друга в мельчайших подробностях, понятия не имел. Все чаще он с ностальгической ноткой вспоминал о службе в армии. (Когда он успел? Весь его путь — школьника, студента, аспиранта, руководителя института — разворачивался у меня на глазах!)
— В какой же период это было? — изумлялся я.
Он отвечал:
— Лукавишь? Или действительно не помнишь? Когда я сорвал знамя с посольского особняка — меня ведь забрили. Оотправили исправляться. Помнишь главный девиз нашей армейской доктрины: "Не можешь — научим, не хочешь — заставим!"? Что ж, меня научили. Я, благодаря своим талантам, быстро дослужился до офицерских погон. А потом стал генералом…
Я скреб в затылке, он продолжал:
— Именно в связи с пребыванием в вооруженных силах я в первый раз разбогател. Ну, меня перебросили в Среднюю Азию. И поручили распродавать имущество военных городков… Потом мотался в Монголию, занимался тем же. Монголы — воры. Едва успевал продать казарму — местные жители налетали ночью, выламывали рамы и двери и утаскивали в свои дома. А новый владелец после этого требовал с меня возврата средств… Хрен получал, а не возврат… Сколько самоходок, бронетранспортеров, грузовиков, сколько танков я им толкнул…
Он восклицал:
— А наши военные базы во Вьетнаме! А обнесенные колючей проволокой места дислокации войск в Германии, Польше, Чехословакии, Венгрии! Если все, что там было накоплено, сплавить за полцены, за четверть цены, уже озолотишься. Нашу авиабазу на Кубе я бартером обменял на тысячу ящиков сигар… И толкнул эти сигары американцам… Что до наших культурных центров в Дели и Каире… Ах, какие там были отгроханы дворцы… Я на каждом проданном метре положил в карман по сто тысяч баксов… Впрочем, к тому времени я уже демобилизовался из рядов доблестных защитников отечества, снял погоны… И брюки с лампасами…
— До того, как занялся реализацией мин, ракет, линкоров и огнеметов, жил ужасно, — мрачнея, вспоминал он. — Семья была большая, три жены, семеро детей… Рулона туалетной бумаги едва хватало на день…
— Как и когда закончилась твоя военная карьера? — допытывался я.
Он вздыхал, закуривал — видимо, в память о славных, овеянных подвигами временах, — толстенную, похожую на субмарину сигару, морщил лоб.
— Как и когда закончилась? Ехали с учений… Загрузили полное купе пива и водки. Стали разделывать рыбу, чтоб закусить… Потом ошметки, вместе с бумагой, выбросили за окно. Утром хватились — а это была секретная карта… Какой-то мудель, путевой обходчик, ее нашел и переслал в штаб. Меня чуть не разжаловали… Но опомнились, спохватились: разве можно оголять командную верхушку, разбазаривать ценные умственные и стратегические резервы генералитета, бросаться проверенными кадрами…