Теория Глупости, или Учебник Жизни для Дураков-2

Яхонтов Андрей Николаевич

А вот зачем эти поливы и приколы, эта пыль в глаза и сладкий мед в уши были нужны мне?

ИГОЛОЧКА

Маркофьев просил ему помочь в осуществлении мечты… Я колебался, размышлял, не мог решиться. Но — разве мог я окончательно и бесповоротно ему отказать? Не откликнуться на зов? И потом ведь я привык находиться у него под рукой. Куда ниточка — туда иголочка.

НОВАЯ ЖИЗНЬ

Если быть до конца откровенным, я, при его содействии, надеялся начать новую жизнь. А новая жизнь не начнется сама по себе. Если вы сами ее не начнете.

Не выбросите старую, надоевшую одежду. Не избавитесь от прежних обременительных и доставляющих одни только отрицательные

эмоции связей и знакомств.

Не вытряхнете из головы сор, который накапливался в ней годами.

РЯДОМ С НИМ

Рядом с Маркофьевым я расцветал, расправлял плечи, выгибал грудь и смотрел по сторонам с хозяйской уверенностью и победительностью.

РЯДОМ С ЧЕЛОВЕКОМ СВОБОДНЫМ, ПРЕНЕБРЕГАЮЩИМ УСЛОВНОСТЯМИ, НЕ ТЕРЗАЕМЫМ СТРАХАМИ, НЕ МУЧИМЫМ ОГЛЯДКАМИ НА ПРОШЛОЕ — САМ СТАНОВИШЬСЯ СУПЕРМЕНОМ!

СВЕРТЫВАНИЕ

Благодаря Маркофьеву я понял, что такое жизнь. Понял то, что понимали и давно уже приняли как данность многие, а я все не удосуживался дозреть. Жизнь — это пространство, стремящееся к свертыванию. Самоуничтожению. От человека и его поступков этот процесс никак не зависит. Человек вообще всегда и везде ни при чем. Так внушал мне, это вдалбливал в мои куриные мозги Маркофьев. Он говорил:

— Да, жизнь на Земле конечна. И поделать с этим ничего нельзя. Мы все принимаем участие в ее искоренении. Но страшного или ужасного в этом ничего нет. Так или иначе любая жизнь конечна. Любая жизнь любого существа. Поэтому — какая разница: умрет оно своей смертью или погибнет от пули, пущенной человеком? Чуть раньше или чуть позже… Все мы в процессе жизни так или иначе себя губим. Травим. Подкашиваем. Можно даже сказать: бытие направлено против себя самого, в себе самом таит микроб гибели. Запрограммированно на смерть. Смерть — одно из условий жизни. Поэтому нет ничего противоестественного в нашем подсознательно осуществляемом искоренении лесов, уничтожении животных, отравлении воздуха и воды. Все так и должно быть! Не мы, так короед подточит деревья, не мы, так какой-нибудь метеорит прикончит космическое тело, на котором мы угнездились!

И еще он говорил:

— Жизнь — красивая, яркая, многообразная — на самом деле ненавидит себя. И сама себя пожирает. Попробуй протестовать против того, что котиков убивают, и на льду после этих убийств алеет кровь. Попробуй протестовать против того, что истребляют слонов, чтобы сделать из их бивней бессмысленные статуэтки… Что из этого протеста получится? Ничего! Все будет продолжаться так, как шло до попытки твоего вмешательства: леса будут вырубать, китов — уничтожать. Но это и есть жизнь, которую надо принимать такой, какая она есть — со всеми ее нелепицами, абсурдностями, жестокостями, чудовищной несправедливостью. Бунтуй, возражай, не соглашайся — сделаешь несчастным только себя. Каков же выход? Лучше получай удовольствие от каждой минуты, дарованной тебе в ощущение, украшай дом статуэтками из слоновой кости, ходи в котиковых и норковых шубах, забыв о том, с кого они содраны — и проживешь в согласии с собой и окружающей действительностью долгие годы. А будешь нервничать и переживать — скопытишься в раннем возрасте.

ЭПОХАЛЬНОЕ

Даже не упоминаю о том, что меня грызли муки совести и не покидало ощущение виноватости: мой друг маялся, пропадал без большого, масштабного дела, которое захватило бы его целиком, а я кочевряжился и не хотел ему посодействовать…

— Чего тебе недостает? — спрашивал я.

Он пожимал плечами:

— Не знаю… Но руки чешутся взяться за что-нибудь эдакое… Эпохальное…

ПОЖАР В АФРИКЕ

Мало-помалу суть его замысла начала проясняться, вырисовываться, обретать контуры.

Однажды утром Маркофьев облачился в легкий шелковый костюм, повязал подаренный какой-то из жен галстук (ярчайшей расцветки, который он с ходу окрестил точно передававшим несочетаемость цветовой гаммы определением "пожар в Африке"), и мы отправились в ближайший муниципалитет.

Принявший нас в своем неуютном кабинете сутулый чиновник в очках и с идеальным пробором в норовивших встать дыбом волосах пять раз переспросил, чего мы хотим и, выслушав попытку моего перевода, сперва расхохотался, потом взглянул на нас изучающе, как бы надеясь исключить или подтвердить возможность умственной неполноценности, а затем, удостоверившись, что мы не шутим, впал в дикий приступ тоски и хохота. Он то катался по полу и держался за бока от смеха, то скорбно завывал и запускал пальцы в и без того всклокоченную шевелюру.

— Но ведь Корсика давно принадлежит Франции, а вы сейчас в Италии! — возопил он наконец.

ГЕОГРАФИЯ

— Ты разве не знал, что Корсика не итальянская территория? — говорил я Маркофьеву, когда мы шли, после несостоявшегося торга, по жаркой улице.

Маркофьев хмурился.

— Нет, не знал, что она перекуплена…

Я не мог отказать себе в удовольствии его пожурить:

— Надо было учить в школе географию, а не таскать девчонок за косы…

Он увлек меня в кафе на набережной. Мы сели за столик и заказали капуччино с ликером "Бейлиз". Ветерок приятно овевал наши лица. Маркофьевское было чрезмерно багровым. Отхлебнув из запотевшего стакана зеленого щербета, поданного в придачу к кофе, мой друг произнес:

— Все равно я его заполучу… Этот остров. Во что бы то ни стало… Что же касается географии… Отвлеченной географии, которую нам вколачивали в наши незрелые головы в школе… Она не имеет ничего общего с географией конкретной, практической. Ты, например, в курсе, что с Итальянского сапожка проще простого переплыть в Тунис? До него рукой подать! А это уже Африка. Все рядом, все близко, Европа и Азия, Азия и Америка… Географические обозначения совершенно не важны. Важно состояние души, которое наступает в той или иной точке земного шара…

ПОМОЩЬ

Он был настолько обескуражен вскрывшимся несоответствием собственных географических представлений и реальности, что на неделю улетел отдохнуть на Канары. Ему следовало поднакопить сил и обмозговать ситуацию. Он-то был убежден, что уладит все вопросы покупки Корсики, не уезжая с Капри. А теперь, выходит, предстояло тащиться во Францию. Впрочем, Маркофьева это не смущало. И, разумеется, не останавливало. Он преисполнился решимости разделаться с застопорившимся вопросом в течение кратчайшего срока. Согласно слегка подкорректированному плану срочно требовалось выяснить: сколько именно может стоить Корсика? Вторым этапом намечалась операция по раздобыванию нужной суммы (если имевшихся средств не хватило бы). Третий пункт включал юридическое оформление сделки. На все про все Маркофьев надеялся потратить не больше полугода.

В ускоренном темпе наша группа взялась воплощать намеченное. Вскоре от командированного в Париж Овцехуева пришло известие. Примерная стоимость вожделенной латифундии, окруженной водой, составляла цифру, которая не умещалась на одной строчке из-за слишком большого количества нулей.

Маркофьева это раззадорило.

— Я раздобуду эти жалкие гроши, — говорил он. — Мне такая задача по плечу…

Из продолжившихся консультаций со сведущими людьми и донесений Овцехуева выплыли новые подробности — о том, что разговор касательно приобретения Корсики следует вести непосредственно с президентом Французской республики. Но даже если бы французский лидер одобрил подобное соглашение, акт купли-продажи подлежал рассмотрению во французском парламенте и прохождению через французский же совет министров.