Теория Глупости, или Учебник Жизни для Дураков-2
Шрифт:
Потеряв рассудок, я схватил ее за плечи и попытался поцеловать. Она отпихнула меня.
— Но я без тебя не могу! — закричал я.
Она отчеканила:
— Если не отвяжешься, я пожалуюсь папе. Ты помнишь, кто у меня папа? Он с тобой такое сделает… Он может. У него право на хранение именного оружия…
С центрального телеграфа (мобильная связь, я был предупрежден, может прослушиваться) я принялся названивать Маркофьеву и, когда его, разбуженного и плохо соображавшего со сна, подозвали к телефону, вернее, отнесли трубку ему в постель, заныл, заскулил, жалуясь и вопрошая: что делать
— Значит, Моржуев у нее поселился? И между вами вклинился? Вот собака! Но это дело исправимое. Хотя лично я не советую тебе ее возвращать. Это что получается — только ты за порог, она нашла другого?
Возможно, в кофе он подмешал коньяку, потому что вдруг запел:
Жена найдет себе другого,
А мать сыночка — никогда…
Я не желал слушать эту самодеятельность. И прямо об этом завопил. Маркофьев прекратил вокальные упражнения.
— Ужас: ты прожил бы с человеком целую жизнь и не узнал бы, какой он. Какая она, — исправился Маркофьев — А тут тебе — на блюдечке выдают ответ: смотри, вот он… вот она вся. Тебе крупно повезло! Счастье, что она от тебя отцепилась…
— Без нее мне ничего не нужно! — выпалил я.
— Ладно, — вздохнул он. — Поезжай за коробкой. А я займусь улаживанием твоего семейного конфликта.
Что бы я без него делал!
Позже я узнал: Маркофьев срочно вызвонил Моржуева и строго-настрого наказал ему рвать когти и все нити, связывавшие его с Вероникой.
И Моржуев ей, моей Веронике, объявил, что между ними все кончено. И ничего и быть не могло. (Она потом долго восхищалась его редкостной порядочностью и истинно мужским поведением.)
Я же, прямо с Центрального телеграфа, устремился к гостинице "Украина", откуда было рукой подать до Белого дома. Из телефона автомата позвонил по номеру, указанному в бумажке и произнес пароль. Бодрый мужской голос (я узнал его, он принадлежал владельцу "Ауди") спросил, есть ли у меня тара?
— Какая? — не понял я.
— Под бабки? Вы же хотите четыре миллиона? Налом?
Я замялся.
— Хорошо, вынесем в ксероксной коробке, — пообещал мне собеседник.
Он вышел с коробкой, даже не перевязанной бечевкой. В ней топорщились пачки долларовых банкнот. Как было тащить такую тяжесть? И такой груз — у всех на виду? Я сказал, что должен съездить хотя бы за чемоданом или купить три-четыре портфеля… Но, когда вернулся и снова позвонил, никто к телефону не подошел.
Злой и раздосадованный, я отправился на телеграф. Меня долго не соединяли, потому что никто в маркофьевском поместье трубку не снимал, а потом запыхавшийся слуга сообщил, что саиб в зверинце и занят кормлением бегемотов. Мое сердце екало вместе с каждым тиканьем часов — что скажет мне Маркофьев о Веронике?
Наконец, он откликнулся:
— Такая радость! Родился бегемотик. Хочешь, назову в твою честь? — И мгновенно перешел к делу: — Видел Мишу? Его помощников? Получил бабки? Теперь срочно надо их отвезти… Миша тебе сказал — кому?. Там тебе дадут бумажку с разрешением на вывоз нефти-сырца. Бумажку переправишь в Охотный ряд. В обмен на документы касательно Корсики…
— Я не взял денег. Что насчет Вероники? — удалось вставить мне.
На другом конце провода возникла пауза, которая длилась минуту. Сердце пульсировало в висках, грозя взорваться в голове снарядом класса "земля-воздух-земля".
— Как не взял? — спросил Маркофьев.
— Не получилось. — Я побоялся, он повесит трубку и крикнул. — Я знаю, как нужны тебе деньги! Позарез! Люди сидят без пенсий и зарплат… Ты намерен их спасти… Но скажи хоть слово о Веронике!
Он ответил подчеркнуто холодно:
— Можешь ей позвонить… Она ждет твоего появления. Только сначала пересеки улицу и возьми в магазине "Подарки" в секции "мягкие игрушки" жемчужное ожерелье. Для нее. Оно уже упаковано и оплачено. Должна же бедняка испытать хоть какую-то радость от твоего возвращения.
Ах, как он заботился обо мне! Можно было тронуться умом! Если бы я также заботился о нем! Увы, я не выполнил ответственного поручения. Озабоченный собственными переживаниями, забыл о важном для Маркофьева.
Он опять молчал и думал. А потом произнес:
— Высылаю на помощь Овцехуева.… Одному тебе не справиться. Поезжайте за коробкой снова… Вдвоем.
Вечером от родителей я позвонил Веронике. Голос ее — после неприятно поразившей меня жесткой ночной, да и странно веселой утренней встречи — заметно потеплел.
— Ты где? — спросила она. — Приезжай.
Я сломя голову, помчался. Купив букет роз, через десять минут прибыл к ней.
— Ах, что ты наделал своим отъездом! — повторяла Вероника, перебирая жемчужины подаренного ожерелья. — Во мне пробудились худшие качества…
— Почему? — недоумевал я. (Хотя подспудно задавался вопросом: откуда могут взяться и разом вспыхнуть отрицательные черты, если их раньше не было?)
— Я решила, что ты уехал насовсем… Бросил меня…
Я чувствовал себя негодяем, последним мерзавцем.
— Кстати, что ты делал в Белом доме? — спросила она.
Я отвечал честно. О коробке с четырьмя миллионами налом…
Вероника села мне на колени, а на колени к ней вспрыгнула кошечка…
В этот момент и задребезжал телефон. Я, думая, что это Маркофьев, сорвал трубку.
(Вспоминаем заповеди предыдущих глав: НЕ СНИМАТЬ ТРУБКУ НИ ПРИ КАКИХ УСЛОВИЯХ!)
Но это оказался Всегда Звонящий Не Вовремя Персонаж. Ханурик и зануда.
— Как я рад, что застал вас, — заверещал он. — Много раз звонил, но не заставал. Вы отсутствовали?
Я слушал, сцепив зубы. Вероника вопросительно поглядывала на меня.
— С моей женой совсем плохо, — стал рассказывать он. — Она уже не встает…
Зато Вероника поднялась с моих колен и сбросила кошечку на пол. Я делал им обеим отчаянные знаки, чтоб вернулись, но они не послушались. Упырь же нагнетал подробности, усугублял трагизм. Я пытался (и мне это удалось) пробудить в своей душе сочувствие. "В конце концов, есть на свете люди, которым очень плохо", — думал я. Он болтал и болтал, блеял и блеял… Когда через полтора часа я повесил трубку, то сам был выжат, измотан, опустошен.