Теория Глупости, или Учебник Жизни для Дураков-2
Шрифт:
Да, не все было гладко в нашей семейной жизни.
Не знаю, поймете ли вы, о чем я…
Не переношу, когда в моем присутствии обо мне говорят в третьем лице. "Он пошел туда-то…" "Он говорит…" "Он, видите ли, думает…"
Такое обращение унижает. Это все равно как при больном вести дискуссию о его болезни. А Вероника именно так обо мне порой говорила.
Однажды — по-видимому, в знак признательности за добытые четыре рисовых зерна — меня торжественно пригласили посетить вместе с Вероникой,
Бежать мне надо было без оглядки и опрометью, а я оставался в их семействе и даже радовался этому.
С разрешения Маркофьева мы отправились позагорать на Мальдивские острова. Я взял с собой Катю — разве можно было не захватить на курорт девочку, если возникала возможность? К тому же Катя опять угодила в передрягу. Ее квартиру я выкупил, но неопытная глупышка приобрела таймшер в Испании. За эту мнимую собственность на Мальорке с нее требовали еще более значительную сумму, чем за утраченное жилье в Москве. Девочка нервничала, я сам не знал, как выкрутиться: денег на лекарства Машеньке уходила уйма…
Веронику присутствие Кати раздражало. Она говорила:
— Все внимание ты уделяешь ей…
Потом высказалась более откровенно:
— Не могу видеть чужих детей, которые бегают и играют, в то время, как моя кровиночка…
Я ее понимал! Страдал вместе с ней, пытаясь принять хотя бы часть неисчезающей, непобедимой боли на себя… Вся ее душа — была сплошная незаживающая рана…
Когда Вероника потеряла кошелек, она устроила мне настоящий скандал! Такой выволочки я не переживал ни разу!
— Я утратила деньги, а ты даже бровью не повел! — кричала она. — Помню, мой первый муж, отец Машеньки, стоило мне посеять десять долларов, такое учинил! А уж из-за разбитой японской вазы… Вообще не знаю, как осталась жива… Заставил пойти и купить на мои личные сбережения целых две — точно таких же! Ты совершенно не думаешь и не заботишься о нашем семейном бюджете!
Ее упреки плохо укладывались в голове: какие могут быть личные сбережения — в рамках общего семейного котла, о каких попытках перевоспитания с помощью понуканий и вымогательств можно вести речь? Я не понимал этих несуразиц и абракадабр. Но я уж знал: так живут люди…
— Зачем тебе она? — говорил Маркофьев. — Зачем лечить ее дочку? Выздоровеет, выйдет замуж, родит, бросит ребенка на ваше попечение, ты будешь катать коляску с младенцем, даже не зная, кем он тебе приходится…
Поскольку я был неколебим, он сменил тон советов:
— Ладно, только не требуй от нее ничего. Если будешь чего-то требовать — преследовать, корить, настаивать, чтоб переменилась, исправилась — превратишь ее и свою жизнь в ад. Встречай ее радостно, чтоб ей было приятно приходить домой. Превозноси все, что бы она ни сделала… Любую глупость приветствуй.
— ЧЕМ МЕНЬШЕ ТРЕБУЕШЬ, ТЕМ БОЛЬШЕ ПОЛУЧАЕШЬ, — говорил Маркофьев. — Это касается всех областей жизни. Как на работе, так и дома, в семье. Когда не ждешь ничего — приятно вдруг что-нибудь получить! Ты согласен?
Мы ссорились с ней из-за ерунды и пустяков. А потом, когда из застенков на волю вышел Моржуев — со следами пыток на теле и синяком на скуле (он сказал, объясняя происхождение гематом: "Угнали, гады, в Германию…"), тут возникли по-настоящему серьезные мотивы.
Как можно было этому истерзанному и измученному — не посочувствовать? Я не мог глядеть на него без содрогания.
(Позже Маркофьев мне открыл: никаких казематов в помине не было, пять месяцев наш соратник скитался по притонам и публичным домам во Франкфурте, ссадины и укусы — являлись следами женских губ и ногтей.)
Вероника-то устремилась к несчастному со всей пылкостью своей нерастраченной натуры. Возобновила встречи с ним. (Я сперва даже не нашелся, что возразить. Не взбунтовался. А принял ее порыв как должное. Как естественное проявление человеколюбия!)
Моржуев отъелся и отоспался, стал гладким, завел брюшко… Сидел в нашей кухне, курил, гонял Веронику за сигаретами… (Она рада была ему служить. Говорила: "Хоть мужчиной в доме запахло". Имея в виду, видимо, табачный дым. И выразительно смотрела на меня.) Я бы мог так сказать? Никогда! И я поставил вопрос на принципиальную основу. Я не намерен был это терпеть! На какое-то время даже перестал (невозможным казалось в это поверить) с Вероникой видеться. То есть приходить домой. Пробовал найти ей замену. Впрочем, быстро охолонился. Где и что было искать? Бывшие мои знакомицы стали старыми. И при этом что-то нереальное о себе воображали. (А Вероника была хоть куда и дьявольски соблазнительна!) Незнакомые женщины сплошь раздражали. Манерой одеваться, безвкусием, глупостью. То есть опять-таки, в подметки ей не годились, в сравнении с Вероникой оказывались не на высоте. (Скорей всего, я ее просто любил). Пробовал якшаться с проститутками (по примеру Моржуева во Франкфурте). Но не преуспел. Встречаться за деньги было прискорбно, омерзительно, стыдно.
Промучившись бессонницей, пережив новый приступ отчаянья и тоски (вот уж действительно жегший меня раскаленным утюгом), я переборол желание немедленно с изменщицей расстаться и не видеть ее больше никогда. Более того, пришел к немаловажным успокоительным выводам. В сущности, они были просты. Она ведь не уходила от меня окончательно, не бросала определенно? Иногда варила обед? Иногда стирала рубашки? Так и надо было этим довольствоваться. Потому что — попытка сменить ее на другую (сам процесс еще сколько отнимет сил) вовсе не означала и не гарантировала успех.
— Все одинаковые, — говорил Маркофьев. — Ни у одной я не нашел поперек… А сколько искал!
Я склонен был с ним согласиться. В принципе (если не обращать внимания на мелочи) чем она так уж отличалась от других? От жен моих знакомых и моей, скажем, прежней жены Маргариты? Ничем.
Авторское обращение к мужчинам. Вы сейчас прочитали эти строки и подумали про свою жену или посмотрели на нее. И решили: но уж мне-то повезло…
Задание. Посмотрите внимательнее. В самом деле — повезло?