Теория и методология психологии. Постнеклассическая перспектива
Шрифт:
Для Д. Белла и Ю. Хабермаса понятие «постмодернизм» изначально ассоциировано с постиндустриальными изменениями общества. Д. Белл, известный как автор концепции деидеологизации и постиндустриального общества, связывает с последним социокультурную возможность постмодернизма (его черты – гетерогенность, разнородность, плюрализм) (Bell, 1967). Но если для Ж.Ф. Лиотара открытия провоцируются разногласиями, то, согласно Ю. Хабермасу, согласие достигается посредством дискуссии: он вводит понятие «коммуникативной рациональности» как синтетического механизма преодоления противоречий. Заметим, что наша трактовка коммуникативной рациональности более широка, поскольку мы исходим из постмодернистской установки, в соответствии с которой чем сильнее способность не отражать, а искажать чужие теории, тем креативнее исследовательское сознание. На наш взгляд, коммуникативная
Французский философ и историк науки М. Серр развивает идеи о недостаточности естественного и гуманитарного образования; результат первого он назвал «образованием без культуры», а результат второго – «культурой без образования». Он предложил способ осуществления коммуникации между гуманитарным и естественным знанием, названный им «беспорядочным энциклопедизмом». Естественнонаучное и гуманитарное знание взаимодополнительно. Так, если естественные науки представляют собой центр, фокус с его атрибутами точности и четкости видения, то гуманитарные науки открывают горизонты, дали, но они смутны и расплывчаты. Согласно М. Серру, существует три основных способа познания: философский, научный и художественно-мифологический. На примере творчества Ж. Верна, Э. Золя (предвосхитившего своим генеалогическим древом Ругон-Маккаров будущие открытия генетики), Т. Лукреция М. Серр исследовал эвристичность совмещения (коммуникации) разных видов знания. Теория информации, согласно Серру, и есть точка пересечения гуманитарного и естественного знания. «Классическая рациональность вытеснила миф из науки в литературу и искусство. Задача постмодернистской культуры – воссоединить науку и мифологию с помощью эстетики»,– заключает Н.Б. Маньковская (Маньковская, 2000, с. 217).
Ф. Джеймсон в своей концепция «психоидеологии» рассматривал постмодернизм как логику позднего капитализма, а Р. Рорти предложил неопрагматический подход к постсовременности. Согласно Р. Рорти, дискурс и коммуникация есть тот фундамент, на котором базируются представления об истине и рациональности. Ф. Гваттари и Ж. Делез изучали маргиналов как носителей творческой активности. Представление о культуре как сети также связано с этими авторами. В книге «Ризома» Ж. Делез и Ф. Гваттари описали две модели культуры: «древесную» и «ризоматическую» (грибница). «Ризоматическая культура воплощает нелинейный тип эстетических связей» (Скоропанова, 2001, с. 4).
У. Эко рассматривал взаимоотношения авангарда и постмодернизма. Причем категории «авангардизма» и «постмодернизма» у У. Эко наделяются расширенным, культурно– историческим значением как две критические фазы развития общества. Согласно этой концепции, всякая смена эпох предполагает свой «авангардизм» и свой «постмодернизм». Культурная роль «авангардизма» заключается в том, чтобы разрушить прошлое, освободить от него сознание, сделав его открытым к новому опыту, преодолеть закоренелые установки восприятия. У «постмодернизма» другая задача – осмыслить прошлое, приспособив его к изменившейся жизни (Эко, 1997). Иными словами, история культуры есть ритм критического анализа и сетевого синтеза.
Если после всего сказанного мы обратимся к работам М. Фуко и попробуем исследовать его метод как пример постмодернистского подхода, то снова обнаружим новаторство. Он вводит ряд новых понятий, таких как «эпистема», «диспозитив», «дискурс». Терминотворчество позволяет М. Фуко «застолбить» (этимологически «термин» – столб, определитель границ), отрефлексировать обычно ускользающие от анализа реальности. Так, в работе «Слова и вещи» этот автор вводит понятие «эпистемы» – исторически изменяющейся структуры познания, которая лежит в основе эволюционирующих от эпохи к эпохе ментальности, науки, правил игры общества, социальных институтов. А сам способ постижения
В своей работе «История безумия в классическую эпоху» М. Фуко исследует изменение образа безумия в культуре, правил игры, установление границ нормы и патологии, и приходит к выводу, что безумие – это культурно-историческое явление.
В работе «Воля к истине» М. Фуко использует понятия «диспозитив» и «дискурс». Понятие дискурса позволяет ему объять необъятное: дискурсы-знания, дискурсы-правила, дискурсы-практики соединяют между собой слои познания, этики, реальной деятельности и социального контекста. «Собственно диспозитив – это сеть, которая может быть установлена между этими элементами» (Фуко, 1997, с. 368). Более того, в своем исследовании М. Фуко удается сочетать такие разные методологические установки, как марксизм, экзистенциализм и феноменологию. мы видим здесь в действии сетевой подход, или коммуникативную рациональность. понятие «диспозитив», объединившее в себе разнородные реальности, становится залогом целостности анализа.
Обрисовав интеллектуальный контекст, обусловленный постмодернистским мировосприятием, обратимся к связанным с постмодернизмом проблемам, обсуждаемым в современной западной психологии. Первый узел этих проблем затрагивает непосредственные возможности постмодернистской психологии. Второй круг вопросов касается осмысления сходства и различия между личностью и субъективностью в постмодернизме и позицией практической психологии. Третья тема размышлений посвящена постмодернистской критике, идущей от феминистской и марксистской перспектив (Psychology and Postmodernism, 1994; Dimen, 1995).
Насколько постмодернизм и психология – вещи совместимые? Что может постмодернизм предложить современной психологии? Ответы на эти вопросы разнятся.
Считается, что постмодернистский дискурс находился в поле зрения искусства и гуманитарных наук и лишь недавно привлек внимание антропологии, социологии, педагогики и политологии (Fox, 1994; Piker, 1998; Sherwood, 1994). Тем не менее, проникновение постмодернизма в психологию на самом деле уже совершалось неявным, не всегда заметным образом (см.: Cazenave, 1994; Combs, Freedma, 1994; Holzman, 1999; Teicholz, 1998). В открытую же психология встретилась с постмодернистским дискурсом в качестве радикального конструкционизма социальной психологии, в системной терапии, в некоторых направлениях культурной психологии.
Когда представители постпозитивизма во второй половине ХХ в. показали, что научное знание небезупречно, то на эти эпистемологические обсуждения не замедлили откликнуться и психологи. Так, Р. Харре подверг сомнению каузальный психологический дискурс (Харре, 1995). Дж. Брунер посвятил ряд статей размышлению об особой логике нарратива (Брунер, 2001; Bruner, 1985). К. Джерджен описал две модели науки, относящиеся к парадигмам «модернизма» и «постмодернистского поворота» (Gergen, 1994). Модернизм в науке связан с верой в познаваемость мира, в универсальность его черт и силу эмпирических методов, с представлениями о прогрессивной природе знания и независимости результатов исследований от личности. Однако «постмодернистский поворот» предложил психологии новые пути концептуализации самой себя. «Сущность постмодернистской школы – критическая саморефлексия» (там же, с. 24). Постмодернистская мысль открывает безграничные перспективы осмысления для дисциплины. «После постмодернистских исследований метод в психологии увиделся как вводящие в заблуждение, но вполне оправданные изобретения» (там же, с. 24).
Среди новых возможностей, предоставленных психологии постмодернизмом, К. Джерджен отмечает также «технологическое продвижение» (вариативные формы терапии и образования), «культурную критику», «конструирование новых миров». Так, психологи не только конструируют мир своими терминами (создавая стереотипы: например, что «мужчины более рациональны, чем женщины»), но и являются активными участниками сотворения культуры в целом. Поскольку само по себе изменение дискурса с «говорить как есть» на «говорить как должно быть» влечет за собой изменение реальности, то «каждое воссоздание нашего понятия образа человеческого действия открывает новые культурные возможности» (Gergen, 1994, с. 28).