Теория исторического знания
Шрифт:
«Риторическая школа» XV в. была представлена блестящими по форме историческими произведениями. В этом веке появляются и первые рассуждения об «искусстве истории» (ars historica), в одном ряду с artes rhetorica et poetica, но пока еще представлявшие собой лишь вариации на тему классических высказываний Аристотеля, Цицерона, Дионисия Галикарнасского, Квинтилиана и Лукиана.
Хотя в эпоху Средневековья значение «текста» оставалось доминирующим применительно к «истории», семантические критерии этого рода литературы практически сошли на нет; почти полностью прекратились и дискуссии относительно достоверности или правдивости исторических текстов. Дело в том, что создание этих текстов стало едва ли не исключительно прерогативой клириков, занимавших отнюдь не самые низшие ступени церковной иерархии, или монахов, облеченных
Поскольку значительная часть текстов включала описание божественной реальности (точнее, ее проявлений в социальной и природной реальности, включая различного рода чудеса, знамения, откровения и пр.), то проблема истории как текста, изображающего действительно имевшие место события, отошла на второй план. Наконец, распространение в XIII–XIV вв. поэтических («художественных») исторических произведений окончательно размыло грань между «историей» и «поэзией», между «действительностью» и «вымыслом». Люди того времени, в противоположность людям античной эпохи, не отличали историческое повествование от поэтического вымысла. Итальянский летописец XIV в. Джиованни Виллани (Giovanni Villani) прямо называл поэтов maestri di storia, приписывая Вергилию такой же авторитет, как Ливию, и говорил, что тот, кто хочет подробно знать историю, пусть читает Вергилия, Лукана, Гомера.
Но утрата семантических смыслов истории-текста компенсируется возникновением значения «история-реальность» или «история-бытие», т. е. «история», существующая вне текста. Точнее, текст превращается в «рассказ об истории».
Хронологически это значение «истории» возникает в эпоху античности. Продолжая традиции иудейской парабиблейской исторической литературы, еврейские историки эллинистического периода, писавшие по-гречески, начали использовать греческое слово «история» в значении «существование человеческой реальности во времени», хотя, конечно, как и в Библии, эта «реальность» была прежде всего иудейской.
К сожалению, тексты наиболее известных иудейских историков эллинистического периода не сохранились, за исключением небольших фрагментов, процитированных в более поздних работах. Но, например, Иосиф Флавий уже совершенно очевидно придает именно такое значение «истории» в трактате «О древности еврейского народа», когда пишет, что его сочинение «О древностях» («Иудейские древности») «обнимает события пятитысячелетней истории», или, замечая, что «у нас <иудеев> не великое множество книг, которые не согласовывались бы между собой и противоречили друг другу <как у греков>, а только двадцать две, содержащие летопись всех событий нашей истории» [10] .
10
Иосиф Флавий. О древности еврейского народа I, 7 (8).
В христианской традиции значение «истории-реальности» или «истории-бытия» восходит по меньшей мере к Оригену, к его работе «О началах» (ок. 228–229 гг.), в которой он в том числе рассмотрел проблему толкования смысла Библии. И хотя традиция толкования Пятикнижия была уже высоко развита в иудаизме, именно оригеновская система толкования впоследствии стала одной из основ систематической теологии. Эта система включала три уровня: соматический (телесный или бытийный, т. е. исторический), психический и пневматический (духовный). В контексте этой схемы было введено понятие «история в телесном смысле», т. е. «история» в значении реальности. Заметим, что наряду с этим у Оригена встречается и традиционное значение «истории-текста»: «истории, повествующие о делах праведников», «историческое повествование».
Августин в «Граде Божием» уже четко различает два значения «истории» – бытия человечества во времени и исторического сочинения. Во введении к 18-й книге он, напоминая читателям о содержании предыдущих книг, повествующих о судьбе «двух градов», пишет, что после потопа «как в истории, так и в нашем сочинении оба града продолжают идти совместно вплоть до Авраама». Точно так же и Гуго Сен-Викторский (сер. XIII в.) в своем «Историческом зерцале» писал, что порядок его изложения «следует не только последовательности
В соответствии с античной традицией в Средние века «историю» по-прежнему не рассматривали как самостоятельную область знания. В лучшем случае, как и в античности, «историю» в очень узком смысле (как разъяснение текстов древних авторов) иногда включали в «грамматику», входившую в список «семи свободных искусств» [11] (например, у Августина, Кассиодора, Исидора Севильского). Исключения были весьма немногочисленны.
В эпоху итальянского Возрождения эта античная традиция активизируется, постижение «истории» снова связывается с изучением текстов, прежде всего, античных авторов. Восстанавливается традиция присоединения «истории» к «грамматике». Например, около 1450 г. Томмазо Парентучелли, секретарь папской курии и основатель Ватиканской библиотеки, составил по просьбе Козимо Медичи список книг, которые должны были находиться в первой публичной библиотеке, основанной Медичи в 1441 г. во Флоренции при монастыре св. Марка. В этом «перечне Парентучелли», который был весьма популярен среди гуманистов в качестве списка «рекомендованной литературы», приводится в том числе список книг, необходимых для «изучения светских наук, то есть грамматики, риторики, истории и поэзии».
11
«Семь свободных искусств» (septem artes liberales), задававшие структуру образования в античном Риме и средневековой Европе, включали «тривиум» (чтение/письмо, грамматика/словесность, диалектика/логика) и «квадривиум» (арифметика, геометрия, астрономия и музыка).
При сохраняющемся доминировании «текстового» значения «истории» существенно изменились прагматические параметры этого рода литературы, связанные с понятиями «пользы» и «функций» исторических сочинений. В эпоху античности одной из основных функций истории было накопление социального опыта, который можно было использовать в социальной практике, т. е. формирование социальных и моральных образцов поведения. В свою очередь, в эпоху христианского Средневековья накопление сведений о социальной реальности определялось совершенно иными целями. Стремление познать человеческую природу и устройство социального мира выступало не столько в качестве конечной цели, сколько как инструмент, способ познания божественной реальности, Промысла Божьего. Такая установка несколько ослабевает в период позднего Средневековья, когда под влиянием томизма постижение божественной реальности стало мыслиться возможным в первую очередь через постижение созданной Богом природы. Это немного снизило теологический интерес к знанию о социальном мире и позволило вернуться к изучению социального мира и человека как таковых, вне непосредственной связи с божественной реальностью.
В трудах итальянских гуманистов XV в. уже постоянно говорится о пользе истории (исторических текстов). Впрочем, даже в XV в. представления гуманистов о «пользе» истории были все еще весьма расплывчаты. Так, Леонардо Бруни в прологе к своей упомянутой выше работе «Двенадцать книг историй народа Флоренции» говорит о пользе чтения исторических трудов: 1) для приобретения навыков хорошего стиля; 2) ввиду воспитательной ценности истории; 3) вследствие того, что «разумному человеку приличествует знать», как возникла его родина, какое прошла развитие и какие судьбы ее постигли; 4) наконец, потому, что знание истории «дает величайшее удовольствие».
Как и в античности, прагматические параметры «истории-текста» реализовались в эпоху Средневековья в некоторых конкретных требованиях, предъявлявшихся к содержанию исторических текстов, которые снова условно можно разделить на метод (каким образом), предмет (о чем) и время (когда).
Метод (каким образом). Постепенно совершенствовалась работа с источниками, на которые опирались авторы исторических текстов. В дополнение к традиционным «свидетельствам очевидцев», хроникам и предшествующим историческим сочинениям начали использовать архивные документы – сначала монастырей, затем папской канцелярии и, наконец, первые государственные «светские» архивы. В XV в. в Италии возникает так называемая «эрудитская» школа в историографии, основателем которой был Флавио Бьондо. «Эрудиты» впервые занялись кропотливым сбором фактов, документов, памятников письменности и материальной культуры по истории античности и Средневековья.