«Теория заговора». Историко-философский очерк
Шрифт:
Итак, имманентная сила фашизма генетически оказывается напрямую связанной с «тайными обществами», хотя на современном этапе подобное влияние в определённой степени аннигилируется. Что же касается современных европейских демократий, то процесс внутренней и внешней деградации получает существенное усиление. Объяснение этому следует искать в торжестве «правого сакрального» с его культом этатизма, абсолютизирующим такие социальные институты как партии, парламентская демократия, армия. Все перечисленные факторы являются причиной изначальной обречённости западной демократии перед лицом надвигающегося фашизма. Ж. Батай в следующих словах достаточно скептически оценивает «потенциал сопротивления» современного европейца: «Неограниченные притязания военного строя стали возможными, с одной стороны, из-за разложения религиозного и национального существования, а с другой — из-за порабощения, а затем и уничтожения любой религиозной организации. Если бы существовала влиятельная, новая и совершенно необычная религиозная организация, в которой господствовал бы дух, не способный кому-либо прислуживать, то человек ещё мог бы узнать (и запомнить), что ещё существует нечто, достойное любви…» {155}
Важная
Таким образом, актуальность «тайного общества» объясняется рядом факторов. Во-первых, участники нелегитимных объединений ориентируются в своей деятельности не на внешние, заданные государственной машиной, цели и задачи, а исходят из внутренней потребности. Вследствие этого «тайное общество» приобретает особую, имманентную устойчивость, добровольность объединения гарантирует со стороны каждого участника готовность принесения себя в жертву во имя общей цели. Примером того выступают альбигойцы, катары, продемонстрировавшие высокий религиозный порыв. Во-вторых, создание «тайного общества» позволяет преодолеть интеллектуальную и политическую раздробленность, свойственную периоду между двумя мировыми войнами. Интеллектуалы после Первой мировой войны не просто разделились на правых и левых, сторонников и противников социалистической революции. Процесс дифференциации принял более глубокий характер, что поставило под удар саму возможность объединения интеллектуалов в борьбе против фашизма. Традиционные политические институты, партии, применительно к Франции — Народный фронт, провозглашавший своей целью союз всех «прогрессивных» сил, не в состоянии обеспечить подлинной консолидированности. Мелкие разногласия, самолюбие лидеров и вождей, игра на публику с неизбежностью подрывают основы единения. «Тайные общества», с их принципом анонимности участников, аннигиляцией личных амбиций во имя достижения общей цели, трактуются как единственно возможный вариант интеллектуального противостояния нацизму.
Мы привели пример использования конспирологии в западноевропейских леворадикальных интеллектуальных кругах. Но этот же временной период даёт нам образец не менее примечательной адаптации «теории заговора» в среде «мыслящего сословия» иной политической ориентации. Мы говорим о таком внешне периферийном явлении в интеллектуальной истории Европы, как румынское интеллектуальное сообщество. Тридцатые годы прошлого столетия были определяющими для формирования, по сути, первого поколения румынских интеллектуалов. Это формирование шло под знаком активизации и обострения политической жизни. Румынские интеллектуалы пытались или сформулировать собственную модель развития, опирающуюся на традиционные ценности румынского общества: патриархальность, православие, крестьянство, или «примеряли» модели, предложенные извне. К последним прежде всего относился фашизм, уже победивший в Италии и в Германии. Близкие к фашизму идеи пропагандировались в «Железной гвардии» — самой массовой праворадикальной организации в Румынии. Несмотря на явную эклектичность и примитивность выдвигаемых лозунгов, идеи железногвардейцев завоевали умы значительной части интеллектуалов. Современный исследователь приводит следующие данные: «В добровольном трудовом лагере в Кармен-Сильве, одном из тех, которые во множестве организовывались тогда Железной гвардией, из 710 участников образование имело не менее половины (38 лицеистов, 170 студентов, 98 — лиц со средним и высшим образованием, 59 чиновников, 52 преподавателя, 59 обладателей научной степени)» {157} . Более того, прямую поддержку движению легионеров оказывают молодые румынские интеллектуалы, получившие позже всемирную известность и признание. Речь идет о таких знаковых фигурах как М. Элиаде и Э. Чоран.
Следует отметить, что научные и эстетические пристрастия, мировоззренческие ориентации Элиаде и Чорана не были не только родственными, но являлись во многом противоположными. Например, они с диаметрально противоположных позиций оценивали патриархальную основу румынской культуры и общества. Если для Элиаде она выступала как необходимая форма связи с «языческим христианством», то Чоран видел в ней причину трагического отставания от мирового исторического процесса. Разными путями интеллектуалы пришли и к признанию «Железной гвардии». Но несомненным объединяющим их фактором служит признание актуальности «теории заговора». Элиаде, размышляя о причинах европейских социально-религиозных катаклизмов, приходит к выводу о подспудном влиянии на них «масонской ментальности». Причём этим воздействием объяснялись такие явления как «эпоха Просвещения», «марксизм» и «фрейдизм» {158} . Уже в годы Второй мировой войны, находясь в Португалии на дипломатической службе, Элиаде пишет работу «Са-лазар и революция в Португалии», воспевающую «консервативную революционность» доктора Салазара. Огромным достижением последнего подаётся подавление «тайных обществ», внушавших португальскому обществу «чуждые идеалы». К этим подрывным обществам относились привычные для Элиаде франкомасоны и евреи: «Дело в том, что в Португалии франкомасонское движения с самого момента своего создания было на стороне революции — против традиции, на стороне узурпаторов — против законного короля, на стороне иностранцев — против националистов» {159} .
Не меньшую осведомлённость в «теории заговора» демонстрирует и Э. Чоран, поставивший перед собой грандиозную задачу — разгадать «тайную еврейскую суть». Впрочем, в самой формулировке проблемы без труда отыскивается и единственно правильный ответ: «Здесь речь идёт об онтологии сокрытия, тайны, огромной и страшной власти, ужасающей именно своим потаённым характером» {160} . Именно конспирологическая составляющая становится доминантой и социальной, и психологической природы евреев. Действительно, Чоран онтологизирует «тайную суть» евреев — этноса, полностью погружённого в стихию заговоров и предательства. В этом отношении он продвигается намного дальше таких западных конспирологов как Э. Дрюмон и М. Баррес, концепции которых, по мнению А. Ленель-Лавастина, Чоран и воспроизводит. Речь идёт не только об организации заговоров, преследующих конкретные политические задачи, — заговор и предательства понимаются как единственно возможная атмосфера существования евреев. В какой-то степени они являются жертвами своей собственной конспирологической природы, осознавая справедливость ответных жёстких мер: «Если бы евреи в большей мере ощущали право на участие в жизни (другой) нации, они не стали бы принимать погромы и изгнание с таким цинизмом» {161} . Надо сказать, что конспирологические изыскания румынских интеллектуалов не замкнулись в рамках сухого рационализма. Уже после Второй мировой войны они приложили максимум усилий, подкреплённых солидным теоретическим базисом, по нейтрализации возможных негативных последствий их былых праворадикальных взглядов. Элиаде, например, рассматривал свою научную карьеру как реализацию принципа «троянского коня» в борьбе с «научными масонами». И, судя по конечному результату, — должный эффект был достигнут.
В конце представленной главы попытаемся суммировать её основные посылы. «Теория заговора» не является отражением массового сознания, её источником выступают рациональные схемы, предлагаемые интеллектуалами. Для интеллектуалов же конспирологическая деятельность — средство социокультурной реабилитации. Созданные эпохой Нового времени, её идеологическими потребностями, интеллектуалы призваны производить именно идеологию. Неизбежным следствием этого выступают их претензии на активную роль в управлении обществом — как выражение особой «миссии интеллектуалов». Пограничным в этом смысле пунктом выступает эпоха Просвещения — время одновременного и подъёма, и спада влияния интеллектуалов. Адекватным примером служит личностное признание интеллектуалов, когда ведущие европейские правители состояли в переписке с просветителями, приглашали их ко двору, назначали индивидуальные пенсии.
Но созданное с активным участием интеллектуалов государство нового типа (те или иные варианты абсолютистской монархии) порождает и особую систему управления — бюрократию. Эта система по сравнению с предыдущей обладает рядом следующих преимуществ: единая кодификация действий, возможность выполнения задач, требующих длительного времени, принципиальная установка на десубъективацию, вследствие чего возможным становится безболезненная для всей системы управления ротация управленческих кадров. Интеллектуалы, проиграв в этом соревновании, пытаются взять реванш в сфере деятельности наиболее комфортной для себя и чуждой для бюрократии. Эта сфера — продуцирование и толкование теоретического знания. Но уже знания не отвлечённого, а касающегося практически каждого рационально мыслящего субъекта общества. Они изобретают «теорию заговора», пытаясь вернуть утраченное влияние на социально-политические процессы. Зачастую, как мы это показали на примере баварских иллюминатов, интеллектуалы соединяют в себе три уровня «теории заговора»: выступают как субъекты, создатели «тайного общества» и, наконец, как интерпретаторы.
ГЛАВА 3.
Методологические проблемы толкования «теории заговора»
Будучи важным элементом политической и культурной жизни, «теория заговора» не могла не вызывать интереса у серьёзных исследователей. Тем интересней тот факт, что такое непростое явление трактовалось и трактуется поныне, как правило, в рамках одного методологического подхода. Данный подход, сформировавшийся в 60-70-е годы прошлого века, мы определяем как мифогенетический или неофрейдистский. Мифогенетический (неофрейдистский) подход базируется на понимании возникновения «теории заговора» как сублимации социальных неврозов и ставит её в один ряд с такими социально-психическими явлениями как чувство страха, ксенофобские настроения, беспокойство за будущее и т. д. Следствием этого выступает антирациональный характер, апокрифичность большинства вариантов «теории заговора». Исходя из названных особенностей, конспирологическое мышление определяется как параноидальное по своему содержанию. Так, Ф. Нойманн в работе «Тревога в политике» рассматривает крушение сословного общества как фактор, увеличивающий уровень социальной тревоги, беспокойства. Сама «подвижность» и, в известной мере, относительность общественной иерархии капитализма неизбежно гиперболизируют значение субъекта, его роли в историческом процессе.
Одной из первых работ на данную тему является сочинение В. Райха «Психология масс и фашизм», написанное в 30-е годы XX столетия. Анализируя причины влияния нацистской пропаганды на массовое сознание, Райх указывает на их иррациональные аспекты, что, по его мнению, во многом и объясняет столь быстрый успех фашистской идеологии. Иррационализм проявляет себя в постоянном повторении некоторых образов и ассоциативных рядов: «борьба крови», «отравление крови», «всемирная еврейская зараза», «расцвет и упадок народов», в большинстве своём не поддающихся рациональной дешифровке. Сущность этих образов раскрывается через акты агрессивного тотального неприятия: «Расовая чистота, то есть чистота крови, представляет собой нечто такое, к чему надо стремиться и за что необходимо бороться всеми доступными средствами» {162} . В русле фрейдистского учения фашизм интерпретируется не как продукт идеологического конструирования, но как отражение практически вечного процесса сублимации, протекающего на уровне индивида. Страх перед сексуальным влечением создаёт табелированные области, наделяемые тотально отрицательной характеристикой, не имеющей какой-либо прочной связи с действительностью. Следствием этого является абсолютистское толкование политической и социальной жизни, имеющее манихейское, апокалипсическое выражение. «Фашизм характеризуется метафизическим мышлением, неортодоксальными взглядами, одержимостью абстрактными этическими идеалами» {163} .