Теперь ты ее видишь
Шрифт:
— Хорошо, приду, — пообещала Суини, хотя рассчитывала провести день за работой, ничем не отвлекаясь.
— Отлично. Увидимся в салоне.
Передернув плечами, Суини повесила трубку и поспешила в кухню. Она терпеть не могла встречаться с потенциальными заказчиками, хотя любила писать портреты и сейчас очень нуждалась. К тому времени, когда она начала видеть призраков, ее работа пошла наперекосяк. Утонченность и сдержанность, свойственные ее пейзажам и натюрмортам, сменились непривычным разгулом фантазии, и Суини это совсем не нравилось. Прежде ее картины казались такими прозрачными, словно она писала не маслом, а акварелью, но теперь, как бы помимо воли,
Долг перед Кандрой повелевал ей взяться за эту работу, конечно, если заказчикам, понравятся ее картины. Суини прекрасно сознавала, что ни сейчас, ни в будущем ей не приходится рассчитывать на шумный успех, поскольку ее творчество считалось чересчур традиционным, однако Кандра неизменно старалась привлечь к ней внимание покупателей, предпочитавших классические формы, и тем самым обеспечивала Суини умеренный, но весьма устойчивый доход. Мало того, когда год назад Суини изъявила желание покинуть Клейтон, Кандра подыскала ей квартиру в Нью-Йорке.
Нельзя сказать, что Суини стремилась именно в Нью-Йорк; она мечтала о более теплых краях. Конечно, в Нью-Йорке куда теплее, чем в Клейтоне, что стоит на реке Святого Лаврентия чуть к востоку от Онтарио и благодаря близости озера каждую зиму превращается в сплошной сугроб. Нью-Йорк же расположен на побережье океана; зимой здесь тоже случаются снегопады, но не такие частые и обильные, а температура воздуха гораздо выше. Суини предпочла бы поселиться где-нибудь на широтах Майами, но Кандра уговорила ее переехать в Нью-Йорк, и она не пожалела об этом. Здесь постоянно что-нибудь происходило, и каждый раз Суини, уже готовая взвыть от скуки и тоски, все-таки находила чем развлечься.
К тому же в этом огромном городе Суини не приходилось здороваться на улицах с призраками; среди нью-йоркских мертвецов не было ее знакомых. Зато она встречала здесь великое множество лиц — живых. Ей нравились человеческие лица, нравилось изучать их, и именно потому Суини все чаще заказывали портреты — хвала Всевышнему, ведь если бы не эта работа, ее благосостояние не просто пошатнулось бы, но оказалось в серьезной опасности.
До сих пор Нью-Йорк устраивал Суини, а плата за жилье по здешним меркам казалась вполне сносной. Кандра узнала об этой квартире от своего мужа, Ричарда Уорта, владельца здания, в котором та находилась. Ричард, миллионер, акула Уолл-стрит, добился всего собственным трудом. Суини встречалась с ним пару раз и старалась держаться как можно дальше от него. У Ричарда было интересное, но пугающее лицо, и Суини казалось, что он из тех людей, которые обходятся со встречными на манер парового катка. Она старалась не попадаться ему под ноги.
Район был не ахти, да и само здание тоже, однако Суини досталась угловая квартира с огромными окнами. Она с радостью поселилась бы где угодно, даже в шалаше, лишь бы там было много света… и центральное отопление.
Выпив кофе, Суини перестала дрожать. В последнее время она постоянно зябла, но хуже всего приходилось по утрам. Возможно, стоило обратиться к врачу, но всякий раз, когда Суини задумывалась о том, что скажет ему, доводы здравого смысла останавливали ее. «Около года назад я начала видеть призраков и примерно тогда же стала замерзать. Кстати, при моем приближении на светофорах загорается зеленый свет, а мои растения цветут вопреки времени года. Что со мной, доктор?» Ну-ну. Ни за что на свете! Еще в детстве Суини настрадалась от того, что люди смотрят на нее как на белую ворону. Художник сам по себе довольно редкостное явление, и ей совсем не хотелось вдобавок прослыть еще и чокнутой.
Минувший год оказался для нее весьма трудным, и не только оттого, что она начала видеть призраков. Суини с непоколебимой решимостью сопротивлялась переменам. Упорство возобладало даже над присущими ей спокойствием и уравновешенностью. Единственным, что пробуждало в ней пылкую страсть, была живопись. Однако люди, давно и хорошо знавшие Суини, видели, как она упорна и настойчива. Суини любила во всем заведенный порядок, вела размеренную жизнь. С избытком хлебнув в детстве сильных ощущений, разочарований и волнений, она старалась их избегать. Покой и уют воплощались для нее в монотонности и однообразии. Но разве могла Суини чувствовать себя спокойно, когда в ее жизни начались такие перемены, что ей уже не удавалось считать себя нормальным человеком, даже если она и ухитрялась скрывать это от окружающих? Суини казалось, что она сбилась с пути, а может, даже утратила талант; да и что проку от способностей, коли не знаешь, как ими распорядиться?
Суини включила телевизор, чтобы как-то заполнить время, отведенное на приготовление завтрака, хотя кукурузные хлопья не требовали особых забот. Она ела хлопья сухими, без молока, потому что молока было холодным, а она только что едва справилась с ознобом и совсем не хотела замерзнуть вновь. Едва Суини приступила к завтраку, как на экране появилась эротическая реклама кока-колы; девушка замерла, ее ложка зависла на полпути ко рту, а губы сложились в беззвучное «ого!».
К тому времени, когда закончился ролик, Суини казалось, что она взмокла. Может, удастся избавиться от озноба, почаще просматривая телерекламу?
Проработав в студии несколько часов, Суини вдруг сообразила, что уже давно миновал полдень и ей пора собираться в салон. Она терпеть не могла наряжаться, но почему-то потянулась не к привычным джинсам и свитеру, а к юбке и блузке. Уловив краешком глаза что-то красное, она сдвинула вешалки и вынула из шкафа алый свитер, подаренный ей несколько лет назад на Рождество и ни разу ею не надетый. На нем до сих пор висели бирки. Приглядевшись к яркому, насыщенному цвету, Суини решила, что это именно то, что нужно сегодня.
Ей еще предстояли мучения с прической. Встав возле зеркала, Суини нахмурилась. Природа наградила ее — а может, наказала — невероятно кудрявыми, непослушными волосами, и Суини отрастила их до плеч, чтобы под собственной тяжестью они падали вниз. Выбор был небогатый: она могла либо собрать их на затылке и превратиться в девчонку-школьницу, либо сделать начес и молить Бога, чтобы завитки не выперли из прически, словно штопоры для бутылочных пробок, либо попросту распустить волосы. Суини предпочла последнее; в таком случае вероятность оконфузиться была наименьшей.
Взяв щетку, Суини расчесала самые запутанные пряди. В детстве она ненавидела свои волосы. Буйные кудри достались ей от матери, которая, в отличие от Суини, считала свою непокорную гриву даром небес и старалась привлекать к своим волосам еще больше внимания, окрашивая их во всевозможные оттенки рыжего. Она бы покрасила и дочку, но уже в детстве Суини упрямо отстаивала те немногие признаки заурядности, которыми была наделена. У нее каштановые волосы, такими онa их и сохранит. Ни рыжими, ни черными, ни платиновыми. Каштановыми. Самый обычный цвет, даже если завитки чуть пышнее, чем можно.