Теперь всё можно рассказать. По приказу Коминтерна
Шрифт:
Там было здорово. Помню высокие потолки, с которых капала вода. Это и было то подземелье. А уж духов, привидений и прочей нечисти там и вовсе водилось немерено.
А один раз мы нашли там труп молодой девушки. Её, видимо, убили бандиты, которые там собирались по ночам.
Нынче урод Собянин (чтоб ему гореть в преисподней) вырубил в тех оврагах кустарник, выгреб мусорные кучи, снёс заборы, заложил кирпичом входы в подземелья, прогнал гигантских крыс и всё окультурил, облагородил (читай: испортил). На тех местах нынче аккуратные
Ух, ненавижу Собянина, этого расхитителя и осквернителя, этого варвара, вандала и насильника! Как он искалечил мой родной город! Ужас! Ненавижу!
А ведь я помню времена, когда один мальчик из нашего двора пошёл гулять в подземелье, но так и не вернулся. Его ждали сначала, потом зодили искать. Искали долго, но так и не нашли.
Нам тогда щапретили ходить по подземелью, но мы всё равно ходили. Нам нравилось там.
Мы любили иногда зайти подальше в подземелье и звать того мальчика, который пропал там. Его звали Паша. Мы орали, орали. После наших криков из подземелья иногда раздавался тизий плач. Нам это всё тоже очень нравилось.
Помимо этого мы любили зодить прямо к метро, где были крысиные норы. Нам нравилось кормить огромных серых крыс шоколадками и чипсами.
Крыс, этих милых зверьков, я всегда очень любил. Они такие милые!
Воспитателям и учителям это всё всегда казалось странным. Они смотрели на это как на некое психическое отклонение.
Ну, и помимо всего этого мы ещё и обжирались. Обжирались так, что потом едва доходили домой. Обжирались самыми вредными продуктами из возможных: чипсами, сухарями, чебуреками, беляшами и тому подобным фастфудом. Каждый из нас выпивал по два литра кока-колы в день.
Да, ели мы очень много. За то недолгое время, что я провёл с ребятами, я сильно потолстел.
Никакое айкидо не помогло: я всё же отрастил себе дивотик. Мягкий, нежный животик. Вот так.
Что ещё я могу вспомнить про то лето?
Помню, как мы с ребятами ставили в Филёвском парке силки и капканы. Ловили в них белок и кроликов. Силки меня научил ставить дедушка.
Эх, золотые были времена!
Кому-то, возможно, покажется всё это дикостью, варварством и большим недосмотром наших родителей.
А вот мне так не кажется.
Моё детство было замечательным. Минуты, проведённые вместе с ребятами, я, наверное, буду вспоминать до конца своей жизни. Я был тогда так счастлив, что и передать нельзя.
Увы, но многие современные дети такого счастья лишены.
Теперь в нашем обществе утвердилась дурная концепция «безопасного детства». Пришла она к нам, разумеется, с Запада.
Когда мы были детьми, то чувствовали, что многие наши беды идут именно оттуда в виде новомодных педагогических измышлений. Поэтому я и сейчас остаюсь злейшим врагом этой гадостной, буржуазной, исключительно вредной концепции.
Детство не должно быть «безопасным».
Все эти детские площадки, покрытые резиною, все эти горки, где шурупы закрыты от детских глаз, все эти многочисленные теперь оувернантки, будто только воскресшие из небытия и готовые обучать «королевскому английскому», – все это настолько противно мне, что я готов хоть сейчас измолотить всю эту гадость в порошок.
«Безопасное» детство – это детство без радости. Это гувернантка, орущая про то, что надо повторить неправильные глаголы. Это мюсли на завтрак и поездки в языковые лагеря Европы летом. Словом, это вся та буржуазная мерзость, которую мне хочется уничтожить. Уничтожить полностью и абсолютно. Уничтожить без остатка.
При коммунизме детство станет периодом героических поступков, удивительных приключений и неограниченной свободы. Словом, тогда детство и взрослость сольются воедино.
Я искренне полагаю, что детям намного полезнее взрывать петарды на каком-нибудь пустыре, чем заниматься английским по какой-то там новой методике. И если ханжи решат возразить, то я смело скажу: пусть погибнут все ханжи, – пусть настанет воля!
Вообще же, дети – это природные коммунисты. Они очень легко принимают идеи равенства. Лет до десяти – особенно. Потом уже в ход вступают религия, школа и прочая мерзость.
Именно поэтому я обеими руками за на ыленное, полнокровное и свободное детство. Такое, какое было у меня очень недолго, всего лишь те полтора месяца, когда я общался с Алёшкой и Машкой. Спасибо им огромное. Никогда их не забуду.
Вернёмся, однако, к делу.
Что-то опять вспоминается мне «Дворец пионеров».
В одном из кабинетов там на внутренней стороне двери висит вырезанная из картона белка. Она, кстати, и поныне там. Эта огромная белка – самое сильное моё детское воспоминание, пожалуй.
Ладно, ещё о многом надо сказать.
Во второй половине того лета мы ездили сначала в Анапу (в июле), а потом к родственникам, в Одессу (в августе).
Про Анапу рассказать нечего. Ну, кроме того, что мы там с помощью пневматического ружья охотились на лягушек-быков.
Этих самых ляшушек-быков вокруг Анапы водилось множество. Они очень большие, крупные, мясистые. А ещё они страшно и громко орут.
Каждый день мы проводили в морских купаниях, а каждый вечер – в охоте на лягушек.
Я помню, как мы с дедушкой пробирались в темноте, лишь чуть разогнанной фонарём, через заросли камыша. Мы шлина страшный лягушачий вой. Тут я вижу лягушку. Огонь! Раздаётся выстрео. Нет, лягушка уплыла.
Так было почти всегда.
Да я и не зотел жтих лягушек особо убивать. Мне куда больше нравилось смотреть на них. Очень уж они красивые.
Попал я в лягушку-быка лишь однажды. Она сразу же так начала орать, что мне стало её очень жалко, а самому было очень стыдно. Я просто зотел почувствовать себя озотником, но не убийцей. Словом, тут я был обычным ребёнком.